Сибирские огни, 1986, № 3
ский подсел р яд ом .- Нам, ссыльным, тогда вообще надо слезами обли- ВаТЬ- Не это меня ломит, Иван Петрович. Я уже почти тридцать лет как ссыльный. Солдатчина, тюрьма да Сибирь посчитаи-ка. Пути я не вижу. Неужто люди кругом слепые? — Не слепые они, а замученные. Не до истин им ваших, если жи вут впроголодь. •— И царь впроголодь, и министр недоедает? — Эти-то как раз переедают. От хорошей жизни они отвыкли думать. , л — Не отвыкли они, а боятся. Боятся, паразиты! — громко перебил Лебедев. — Так от веку заведено и будет так вечно, не оборачиваясь ни к кому, а словно сам себе сказал Белоконский.— Вечно один будет страдать, а другой жить этим страданием и радоваться. В самой природе равновесия нет. — Похоже вы говорите,—Тимофей ненадолго замолчал. А вот давай мы и внесем это равновесие. Природа нам для этого и дала разум, а теперь ждет и дождаться не может. — Силен ты, однако, Тимофей Михайлович! — Сила моя от несправедливости. Доколь же терпеть можно? Вы посмотрите, живут два человека. Один на печке лежит, а второй без продыху работает, чтоб и себя и бездельника этого накормить да одеть. В кровь уж он от натуги износился, а тот все лежит. Что тут делать? Сказать надо, растолкать этого господина, ведь он уже и видеть и слы шать без помощи разучился. Вставай, мол, ирод бессовестный, да по смотри, что с твоим сотоварищем. — Значит, ты, Тимофей Михайлович, своим сочинением разбудить- растолкать господ хочешь? — Это моя наипервейшая мечта. Считал я и вот к чему пришел: если бы каждый житель нашей земли, какого бы Сословия ни был, делал посильную работу на земле, у нас бы рай наступил. К счастью одного можно всяко прийти: и хитростью, и обманом, и злодейством, и мошен ничеством. К счастью всех дорога одна —хлеб работать надо... А какие бы это праздники были — все на поле! Хлебное дело святое. Расходились бы по домам люди чистые, как после причастия. — Хорошо, соглашусь я с тобой. А представь такое — да так оно и будет,— не разбудишь и не растолкаешь ты никого. Тогда что? — Думал я,—Тимофей посмотрел за окно.—Да как же это не до бужусь? Сегодня я, завтра другой, так и докричимся. Не печатают-то, думаете, отчего мой труд? Как раз и боятся, что разбужу. — Идеалист ты,— БелоконсКий придвинулся к Бондареву и исступ ленно зашептал: —Пустое занятие, Тимофей Михайлович, не докри чишься ты, хоть всем миром кричите. Тащите вы воз и до гробовой доски тащить будете. Кто ж захочет слезать и по грязи топать! Один выход, брать надо кистень и глушить всех. Пусть захлебнутся в крови, что пили из народа,— Белоконский посмотрел в глаза Тимофею, и тот содрогнул- , ся, увидев в черных зрачках красные отсветы. — Нет, Иван Петрович, на смертоубийство вы меня не подвинете, Как бы я ни плутал в верах, но родился христианином. Два греха не пре ступлю — человека убить и тунеядство. — Что ж,—уже спокойно продолжал Белоконский,—давай вернем-'' ся к притче, с которой ты начал. Вот два человека: один на печи, вто рой —в поле. Не дозовешься ты до того лежебоки и умрешь от непосиль ной работы. И он за тобой последует вскорости. Обеспечивать-то его некому будет. Выходит, ты своей боязнью греха сразу двух человек убиваешь? Не разумней ли сделать, как я говорил? — Те, кто лежит, свесив руки, на кого рубахи да подштанники слу ги надевают, те и так мертвые. Это им только кажется, что они живые. А разумней жить трудом и любовью. Они держали и будут держать мир, К этой вере своей я, почитай, полвека шел,—и опять Тимофей почувст- 66
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2