Сибирские огни, 1986, № 3
вать. А теперь и здоровались-то не все, боялись знаться. Неспокойный человек Бондарев, царю пишет, а ну как чего?.. — Тимофей Михайлович, а я ведь тебя выш ел встретить,— он- дарев и не заметил, как к нему подошел Королев. Поздравляю. Тимофей удивился. — Да ты никак не знаешь? — А ты не таись, говори сразу. _ — Да вот же, в «Русском богатстве» Успенский про тебя и твое сочинение пишет. Тимофей взял из рук Королева журнал. Вроде и не устал, а ладо ни дрожат и так пить захотелось, что говорить трудно. — Да ты бери, прочитаешь, потом вернешь. Еще раз поздравляю. «Господи, вот и радость, вот и засветилась искорка. Что же ^мне делать-то одному с нею?» «Трудами .рук своих» — такое название Тимофею понравилось, но чем дальше читал он, тем больше хмурился, а потом и совсем вскочил. «Ах, Успенский, Успенский! Да что же ты сделал? Легче бы для меня было, если бы ты назвал меня самим чертом! Тогда никто не поверил бы тебе, что я черт, а если молоканом, то вся вселенная в том утвердилась, что Бондарев молокан. Гнусней этой секты во всей под небесной нету. А ты, Успенский, взял да и погрузил меня в страшную бездну унижения и позора. Что я тебе плохого сделал, что ты меня так тяжко наказал? Пиши, что хочешь, выражай, что знаешь, разди райся душою и сердцем сколько можешь, но на меня-то зачем напрас лину возводить...» Негодуя, Тимофей ушел в баньку, растопил печь. Не дожидаясь, пока поогреетСя, а только чернила перестали схватываться коркой, он сел за письмо. Если каждый таким путем будет прибавлять от себя к сочинению, то что же получится,—выдумка, а не истина. Тимофей отложил перо. «С чего он взял, что я молокан? Я и не был им никогда. Да и субботники вон отвернулись. Не секту я про славляю, а свою веру в хлеб и работу хлебную... Нет, надо собирать котомку и двигать по Руси,—Тимофей закрыл глаза, размечтался.— Читать буду сочинение по деревням, и пойдет впереди меня слух, а слухам мужик больше верит, чем живому человеку. И соберутся вокруг единомышленники, и мы великим походом по всей земле пой дем. Как реку в половодье, нас тогда не удержишь...» В своей деревне Тимофей отступился искать поддержди. Федянин с Королевым сочувствуют, но дальше не двигаются. А остальные му жики и совсем, с кем бы ни заговорил, истуканами прикидываются. Теперь Тимофей уже понимал —у себя никто не пойдет за ним, знают его все, как такого же, равного. А раз он одной с ними мерки, то и дано ему не больше, чем им. Да. и так сектанты боятся — пробо вали уже, что ж теперь, на новые притеснения напрашиваться? Надо выбираться в другие места, где не ведают, кто такой Бондарев. Этой задумкой и жил Тимофей последнее время. Мария, видя, что муж вроде успокоился, радовалась молчком, старалась потакать во всем, лишь бы не сглазить. Только бы не взялся за старое, а там, дай бог, и с сыном помирится и пойдет все ладом. Данила-то’ крепко начинает жить, и года не прошло, как отделился, а уже вторую лошадь купил. А не крутил бы Тимофей со своими бумагами, и они бы уже не слабже Мясина были. ...Лето расцвело во всю силу. Куда ни обернешься, везде красота у каждой травинки праздник. Хоть и тесно они стоят но каждая себя держит достойно. И ступать-то на такой наряд грешно хочется толь ко побыть рядом. Тимофей слез с лошади, она и сама дорогу найдет, присел на теп лую плиту песчаника. Тяжело одному, а сегодня совсем невмоготу ста ло, вот он и скрылся. ] Он еще был в поле, когда принесли письмо. Мария вспомнила, как 64
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2