Сибирские огни, 1986, № 3
ними изворотами, хоронится за разные углы. Вот и показывает собою пример дальше. Как же остановишь тогда тунеядство?..» Домой Тимофей возвращался при звездах. Ночь была теплая, вдали тлели, будто жар остывающего костра, огни деревни. Тишину и покой изредка нарушала чья-то беспутная корова. Но вот, наверное найдя свой двор, она последний раз особенно громко и протяжно про мычала, и теперь ничем не нарушаемая тишина, словно таинственная музыка, разлилась вокруг, и весь мир стал слышимым и доступным, и ты, маленький человечек, со своими заботами и грехами, понимал, что и ты часть этой великой гармонии... Тимофей и сам не заметил, как дошел. Перекусив в темноте, он на ощупь разложил на столе бумаги, придвинул чернильницу с ручкой и только тогда запалил свечу. Величаться, превозноситься, выше облак подыматься, звезды не бесные рукою доставать, на хребте бедных людей ездить и удила им в рот закладывать, тут всякий и каждый «я», ни одного нету, кто бы был «не я». А подать руку помощи не сосчитаемым миллионам бед ных людей и маленьким их детям, в вышеупомянутой страшной бездне зол погруженным, тут все «не я». — Ах вы, собаки! — Тимофей даже выругался. Он вспомнил про шлогоднюю осень, когда урожай на пшеницу был небывалым, на оро шенных участках брали почти по триста пудов с десятины. На гумнах высились бурты пшеницы и ржи, посмотришь — сердце радуется. Да- ж'е оставляй хлеб с запасом на будущий неурожай, и все равно поло вину можно продавать. Такое бывает редко, природа словно давала мужику возможность выкарабкаться из нужды. Но Евдоким Мясин с Яковом Корчинским тоже не лыком шиты. Они знали, ни одного фунта хлеба из деревни не уйдет, правительство запретило сектантам выезжать далее, чем за пять верст. Как ни верти, а скупать зерно бу дут те, у кого есть капитал. Еще не закончив обмолот, мужики начали тревожиться. Прежние года Мясин с Корчинским наперебой ходили по дворам^ торговали хлеб, нынче же примолкли, а скоро и слух прошел, скупать по старым ценам не будут. Мужики заворчали, созвали мир. «В разор себя пускать я не намерен, — сказал тогда Мясин. — Со своим зерном не знаю, чего делать, а тут еще ваше. Да и состояния не хватит, чтоб все забрать». «Бога побойся, Евдоким Семенович! — закричали мужики.— Столь ко труда положено, а теперь гноить его? И деньги нужны нам. Как же это теперь?» «Евдоким Семенович,— хмыкнул Мясин.— Что я вам, благо детель? Вас выручить, самбму по миру пойти?» «Так-то бно так, да ,нам-то как жить?» «Уж не знаю,—Мясин утер вспотевший лоб,— кому сеять, кому ве ять, а мне не по силам все купить». «Мужики, вы цену-то посбавьте. Евдоким Семенович не миллион- шик, я тоже поиздержался нынче»,— начал теперь Корчинский. Закричали наперебой, заспорили: это куда такое годится, у всех уже расчет на этот хлеб, и вот на тебе — рушится. «Слышь, Корчинский, ты на-ка мой зипунишко — через нитку проклятый, да походи зиму, тогда узнаешь, како в нем тепло!» — за кричал кто-то. «А что ему наше горе, морду-то отъел шире за'дницы!» «Тихо, мужики! — староста Ликалов сердито оглядел толпу.— Це ну понизить надо, и весь разговор. Зерна много, не убудет с вас. А ты, Бондарев, не вращай глазами, высокоумный шибко стал? Можно и управу найти...» На этом и закончилось, Мясин с Корчинским еще с неделю воро тили носы от хлеба, а потом разом за полцены скупили. А куда денешь ся? Вот тогда-то и стал Тимофей уговаривать мужиков написать от всего мира прошения в волость и губернатору, чтобы разрешили по 51
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2