Сибирские огни, 1986, № 3
закрайки оставил, так ты посшибай траву. Да заодно и рубаху в речке состирни с песком. А возвращайся попозже, будут искать, я скажу, что отправил... Глаз-то не болит? — Не. — Кто ж тебя так угостил? — Да ну их... — А ты скажи. Скажешь —и легче станет. Одному-то тяжело но сить обиду. — Мясины. Конечно, их двое, не по закону так. По одному я бы надавал им. Дразнятся и дразнятся. Дед, мол, умом надорвался, и ты следом пойдешь,— Виня вдруг заплакал. Тимофей подошел, обнял его. — Ну, будет, будет. Слезы-то не песня. А на них не смотри, не от своего ума они. Знаешь, как меня в солдатах били, а я молчу что есть мочи, да думаю, от меня-то не убудет, а вот ваши души позаскорузнут. — Ну, я пошел? — Виня улыбнулся, а Тимофею так тоскливо и хорошо стало от этой этой детской защиты, что он тоже чуть не запла кал и подумал: «Старый да малый, как два птенца из гнезда вы павших...» Тимофей не заметил, как пришла ночь. Когда строчкгі стали на ползать одна на другую, он, не зажигая свечи, отодвинул бумаги и вы шел на улицу. Где-то за серыми крышами редко кричал дергач, пахло хлебом и усыхающими травами. Тимофей посмотрел на небо, словно расправляясь от усталости, и вдруг вспомнил себя мюлодым. Было так же темно и тихо, он возвра щался с помещичьего надела, усталые ноги ступали в еще не остывшую пыль, и ему было хорошо и покойно... Ведь рядом было что-то тревож ное и до дрожи радостное... Ну, конечно, звезда падучая! Тимофей и раньше их видел, но эта была не похожа на те. Вначале небо озари лось каким-то странным, невиданным светом, он задрал голову и уви дел ее. Медленно и бесшумно летела она в ту сторону, где, по расска зам, есть большое теплое море и высокие Кавказские горы. Удивленный, в неземном восторге замер Тимофей, и куда подева лась его усталость: ему казалось, что он летит следом, не ощущая ни тела своего, ни земных забот, как птица, не имеющая пристанища. Пришел он в себя, когда звезда медленно таяла на горизонте: вна чале было туманное пятно, а потом и его не стало. И как же черно во круг показалось! И такая жалость и грусть по чему-то недоступному, недосягаемому навалились на Тимофея, словно вечная истина, как сказка, спокойно и величаво ррошла над тобой... Потом он часто вспоминал эту звезду, особенно когда обиды или непосильная работа, и жалел, что не загадал заветного желания. Вдруг бы и сбылось, а он проворонил... Тимофей посмотрел на небо и, словно след этого воспоминания, от звезд к земле чиркнула жиденькая, как искра от кресала, звездочка. Невольно перекрестившись, он пошел в избушку. Завтра надо вставать пораньше, серпы посмотреть, на гумно сходить, а потом опять за сочи нение. День вот прошел, а оно меньше чем на страницу продвинулось. Сколько проспал Тимофей—1-час ли, два, а может, всего несколько минут,— он не знал, но хотя за окном еще было темно, он чувствовал себя свежим, отдохнувшим. Не вставая с топчана, огляделся. Зажег свечу. Желтый свет мет нулся по стенам, потолку и задрожал беспокойно. Рукопись бйла разбросана, несколько листов лежало на полу, только чистая бумага, придавленная чернильницей, осталась ровной стопкой. Тимофей собрал почерканные листы. Он вышел во двор. Начинало светать, но деревня еще спала. Было как раз то время, когда на степь опускался вселенский покой. Пройдет какой-то час, и зачвиркают птицы, закричат петухи, захлопают калит ки. Но Тимофей любил это время, лучше всего думается в пору, когда, 45
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2