Сибирские огни, 1986, № 2

мэнную литературную лексику е элемента­ ми древнерусской и простонародной речи. Вместе с тем Б. Дедюхин не повторил и ошибок В. Возовикова, который кое-где, видимо, вследствие недостаточно внима­ тельного отношения к этой стороне твор­ чества (оговоримся, что в целом язык его произведения вполне удовлетворителен), нет-нет да и пропускает очевидные канцеля­ ризмы, весьма странно звучащие в речи персонажей XIV века. Конечно, отдельные недоработки встре­ чаются и у Б. Дедюхина. Сомнения вызы­ вают некоторые из этимологий, даваемых по ходу изложения. К примеру, ничем кроме внешнего созвучия не подтверждает­ ся родство русской Бабы-Яги с тюркским Баабай-ага, на чем настаивает автор. Можно отметить и то, что Б. Дедюхин по­ рой весьма неоригинален в выборе и трак­ товке отдельных поэтических образов. Иконописное изображение Георгия Победо­ носца, пронзающего копьем змея,— это, ко­ нечно же, символ Руси, попирающей ордынскую гадину (то же — у С. Бороди­ на). Соколиная охота, описанию которой в романе отведена едва ли не целая глава, символизирует, непременно, битву (этот фольклорный образ, фигурирующий в «За- донщине», использован сначала тем же С. Бородиным, а кроме него и В. Возови­ ковым). Но в целом, повторяем, изобра­ зительные средства, использованные авто­ ром, особых возражений не вызывают. Главные просчеты лежат опять-таки в плоскости исторической. Как и все названные выше авторы, Б. Дедюхин не смог обойтись без идеали­ зации реальных отношений и лиц, хотя сделано это несколько иначе, чем у Д. Ба­ лашова и В. Возовикова. Возьмем для при­ мера лишь одну из сюжетных линий ро­ мана. Прогуливаясь по Переяславлю, семилетний княжич Василий встречает на улице девочку-нищенку по имени Янга, вся семья которой умерла от голода. По­ трясенный ее страданиями и жалким видом, он берет девочку на княжий двор в Москву. В течение нескольких лет Янга была товарищем по играм для него и его брата Юрия. Постепенно детская дружба переросла в нечто большее, чем просто привязанность,— в первую любовь. Обстоя­ тельства, как это и положено, - разлучают Василия с Янгой. Они встречаются годы спустя, когда возмужавший княжич уже обручен с литовской княжной. Встреча за­ вершается бурным объяснением и разрывом. Все это куда как не ново, да и мелодра­ мой отдает. Однако давайте посмотрим внимательнее. Отец Василия, великий князь московский Дмитрий, «обрадован самостоятельным решением сына не был, но недовольства не выказал». Вместо того, чтобы / отечески вразумить несмышленого княжича, вдруг связавшегося с «побирушкой», он в сопро­ вождении свиты отправляется в дом Янги, где велит поистине по-царски одарить си­ роту: «...в полутемной холодной избе полыхнуло узорочье никогда не бывалых здесь нарядов. По подолу белого сарафана шла широкая кайма красной шерстяной вышивки: зубчики и башенки, обведенные еще кое-где черненьким для резкости. Но­ вый шелковый платок — не поймешь даже, * из какой страны: сам синий, как река под ветром, а павлины хвостатые с золотыми и малиновыми перьями. А сафьяновые са­ пожки Василий и разглядеть не успел — только блеснула, мерцдя, отделка из се­ ребряных кружев». Автор, полагая, что княжеские сундуки доверху были набиты заморскими платка­ ми и сафьяновыми сапожками, вероятно, не отдает себе отчета в том, какую огром­ ную материальную ценность представляли по тем временам подобные дары. Почти двести лет спустя протопоп Аввакум пишет в своем «Житии», что, продав одну только «однорятку московскую», принадлежав­ шую протопопице, вся семья его смогла прокормиться целую зиму. Одеяния же, якобы подаренные князем сироте, жало­ вались лишь важным гостям и за особые заслуги. Данный эпизод не единичен и не случаен. Глава, в которую он включен, заканчи­ вается многозначительно: «Вера в доброго князя и в его правду была полной и без­ оговорочной. Василий, странствуя с отцом, все отчетливее это понимал и готовил себя к поступкам только добрым, милосердным, справедливым». В защиту авторской позиции можно бы­ ло бы привести тот аргумент, что Васи­ лий — всего-навсего ребенок, а дети во все времена — дети. Однако применительно к роману этот аргумент не работает. Если малолетний герой, находящийся в плену присущих его возрасту иллюзий, может не замечать многого из того, что его окру­ жает, то это никак не пристало автору. Между тем жестокая социальная реальность не проникает на страницы повествования, вернее, волею писателя, она скромно жмется где-то у порога, отвернув в сторо­ ну неприглядное свое лицо. Мы ждем, что нам покажут, как не­ сладко пришлось безродной сироте, взятой на княжий двор ради всего лишь потехи капризного княжича. Но, увы (такова уж сюжетно-композиционная канва веши), ав­ тор избрал иной, гораздо менее правдопо­ добный вариант. Янга как будто бы и пом­ нит свое место, помнит, что она — «черная кость». Но именно «как будто бы». После­ дующие события показывают, что взаимоот­ ношения наследника московского престола с нищей девочкой столь же сложны, сколь и невероятны. В этом убеждает хотя бы сцена встречи Василия с Янгой после долгой разлуки. Княжич взволнован, смущен и что-то «по­ терянно лепечет». Девушка глубоко уязвлена его обручением с литовской княж­ ной и обуреваема ревностью. Понимая, что литвинка ей далеко не ровня, она тем не менее заявляет Василию: «Достоинство человека -не в его происхождении, бог одарил всех людей свободой». Тот очень нерешительно и осторожно намекает, что, по правде сказать, это не совсем так. Робкое возражение вызывает у Янги гнев. Оскорбленная в лучших чувствах, она на­ носит влюбленному, но опутанному сослов­ ными предрассудками княжичу жестокий удар, заявив, что хочет стать... боярыней, выйдя замуж за Данилу Бяконтова, друга и приближенного Василия. За этой мо­ ральной пощечиной следует уже физически осязаемая оплеуха: «Василий чувствовал, 167