Сибирские огни, 1986, № 2

жна выноситься не. конкретному историче­ скому деятелю, а тому месту в истории, на котором он волею судеб оказался. А проиг­ рай Дмитрий Куликовскую битву, что же, тогда можно было бы показывать на нем тяжесть феодальной эксплуатации? Подобная оглядка на конъюнктуру глу­ боко несостоятельна и по соображениям этического порядка. Представим себе, что историк в специальной монографии нарисо­ вал бы портрет Дмитрия Ивановича в духе B. Возовикова. Он тотчас подвергся бы строгой и нелицеприятной критике коллег, ибо в науке подобные «вольности» недопу­ стимы. И всем это кажется естественным: ведь задача науки — постигать истину. Но разве не в тех же поисках правды состоит самое существо литературы? Или, может быть, истина бывает двух, вцдов: одна — историческая, другая —литературная, одна —для избранных знатоков, другая —для массы, на ширпотреб? Сознательная лакировка, упрощающая и обезличивающая историческую действи­ тельность, не только свидетельствует о поверхностном взгляде писателя на вещи, но и демонстрирует неуважение к читателю, поскольку молчаливо предполагает, что ничего иного, кроме зализанных трафаре­ тов, он не ждет. «Попробуй напиши, как на самом деле было,—■не поймут!» — так, вероятно, рассуждает кое-кто, вырисовывая очередной исторический шаблон. Хочется возразить: поймут, и поймут правильно! Поняли же «Капитанскую дочку» Пушкина, и никому и в голову не приходит говорить, что поскольку Пугачев — народный герой, он не та фигура, на примере которой стоило бы показывать жестокость крестьян­ ского бунта. Равным образом, едва ли кто упрекнет А. Толстого в том, что, создав исторически достоверный образ Петра I, правдиво показав наряду с грандиозным значением его преобразований также и страшную цену, за них заплаченную, пи­ сатель принизил или представил в ненадле­ жащем свете одного из прогрессивнейших деятелей русской истории. А взять роман C. Бородина: ведь включил автор в свое повествование эпизод, когда Дмитрий Ива­ нович, дабы сохранить тайну, приказал безвйнно казнить смертью мастеров, строивших каменный Кремль. Эпизод — легендарный (применительно к Ивану Гроз­ ному сходную легенду использовал Дм. Кедрин в прекрасном стихотворении «Зодчие»), но неправдоподобным его не назовешь; напротив, он усиливает истори­ ческую и художественную достоверность образа Дмитрия Донского. В древнерусской литературе Дмитрию Донскому посвящено особое сочинение, включенное в ряд летописных сводов и известное под названием «Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя русьскаго». Исследуя его, Л. В. Черепнин заметил: «Можно ли на основе характеристик Дмитрия Донского, имеющихся в «Слове», воссоздать реальный облик этого князя как человека и правите­ ля? Нет, эти характеристики представляют собой литературные штампы типа сплошных гипербол. В изучаемом произведении нари­ сован лишенный живых человеческих черт образ добродетельного князя, с юных лет стремящегося к большим делам, руково.166 димого в своих поступках страхом божьим, благочестивого и обладающего высокой нравственностью» Г В. Возовиков (как и Д. Балашов в слу­ чае с Калитой) чуть ли не целиком вос­ произвел этот, говоря словами историка, «малореальный облик «рыцаря» — «стра­ жа» Русской земли» и, сам того не желая, повторил каноны средневековой феодаль­ ной историографии. Заслуги Дмитрия Дон­ ского перед Отечеством велики, имя его по праву навсегда осталось в благодарной памяти потомков. Но именно в силу этого величия нет у нас ни необходимости, ни тем более морального права подправлять и приукрашивать историю, пусть и с самы­ ми благими намерениями. Опубликованный одновременно с произ­ ведением В. Возовикова роман Б. Дедюхи­ на «Чур меня», хотя и посвящен той же эпохе, но сюжет его иной. Если 'С. Боро­ дин главное внимание уделил событиям, предшествующим Куликовской битве, а В. Возовиков — самому сражению, то Б. Дедюхин взял победу русских войск над татарами, по сути, за отправную точку повествования. Сама битва при этом оста­ ется как бы за кадром, поскольку главный герой романа, вокруг которого группируют­ ся события,— малолетний сын Дмитрия Донского Василий, будущий великий князь. Это обстоятельство определило хронологи­ ческие рамки произведения, охватывающие период с 1380 по 1389 год, когда восемнад­ цатилетний Василий I Дмитриевич вступил на московский престол. Такой подход нельзя не признать вполне оправданным, ибо подобное смещение угла зрения дало автору возможность предста­ вить читателю события и исторические пер­ сонажи, ранее не нашедшие отображение в художественной литературе. Между тем период непосредственно за Куликовской битвой не просто интересен в познаватель­ ном отношении, но и важен для понимания исторических последствий великой победы на Дону. Перед русским народом встала задача еще прочнее сплотиться вокруг Москвы, чтобы окончательно сбросить та­ тарское иго. Как известно, одно из главнейших требо­ ваний к историко-художественному произ­ ведению — достоверность в изображении исторической обстановки, и, естественно, большое значение здесь принадлежит язы­ ку и стилю. Важные для любого рода ли­ тературы, в исторической прозе они несут на себе совершенно особую нагрузку, и от того, насколько преуспел в них писатель, в немалой степени зависит успех его тво­ рения. Да и как иначе! Трудно представить себе глубокие, тонкие мысли и чувства, выраженные убогими средствами. Столь же невероятно, чтобы глубокому проникнове­ нию в ту или иную историческую эпоху соответствовали фальшивые язык и стиль изложения. Если посмотреть на роман Б. Дедюхина с этой стороны, то он производит впечат­ ление вполне благоприятное. Автору уда­ лось, как нам кажется, соблюсти «золотую середину»: избежав натужной стилизации, присущей двум последним произведениям Д. Балашова, он органично соединил совре-1 1 Л. В. Черепнин. Образование Русского цент­ рализованного государства, с. 659.