Сибирские огни, 1986, № 2

ково» — следует понимать не обобщенно­ метафорически, но буквально. В центре битва как таковая. Если у С. Бородина ее описание занимает несколько страниц, то у В. Возовикова — едва ли не добрую треть романа. Примерно столько же отведено не­ посредственной подготовке к сражению, подробно обсказывается', как ордынские и русские полководцы готовят войска, устра­ ивают смотры, йроверяют снаряжение, раз­ рабатывают планы кампании. При такой скрупулезности, понятно, нелегко, избежать однообразия, и оно, в самом деле, время от времени дает о себе знать. Но будем спра­ ведливы и отдадим автору должное: техни­ ческими литературными навыками он вла­ деет в полной мере и пишет достаточно живо, а местами даже не без мастерства. Проблемы — в ином. В. Возовиков в значительной мере упро­ стил свою задачу, ограничившись изображе­ нием почти исключительно военных перипе­ тий и примыкающих к ним событий. Это, безусловно, легче, нежели попытаться дать широкую панораму, но ведет к значитель­ ным издержкам в плане историческом. Центральное событие оказывается как бы вырванным из цепи других. Совсем неясно, почему оно произошло именно в то время и при тех обстоятельствах, а не, скажем, на полвека раньше или позже? Взамен худо­ жественного анализа эпохи читателю пред­ лагается упрошенная и мало что говорящая схема: татары настолько жестоко грабили и насильничали на Руси, что чаша терпения народного в конце концов переполнилась, и русские люди в едином патриотическом по­ рыве во главе с решительным и смелым князем московским Дмитрием встали на борьбу с поработителями и разгромили их. Вероятно, нет необходимости доказы­ вать, что не так все просто обстояло в дей­ ствительности, что помимо героизма народ­ ного в успехе на Куликовом поле свою роль сыграли и иные важные предпосылки, по существу выпавшие из поля зрения В. Возо­ викова. Избранный ракурс дал знать себя и еще в одном отношении. Произведение определе­ но как роман, но при чтении его ловишь себя на мысли: а так ли это? Не входя в углубленное рассмотрение этой литератур­ ной формы и связанных с ней проблем, от­ метим лишь общеизвестное: в отличие, ска­ жем, от повести роман — это прежде всего крупное, многоплановое художественное произведение, отображающее и исследую­ щее проблемы, явления, обстоятельства осо­ бо значительные и сложные (все, конечно, в известных пределах условно, и далеко не всегда каждая конкретная вещь укладыва­ ется в жесткие рамки). Об этом, пожалуй, не стоило бы и напоминать, если бы не не­ которая наметившаяся, как нам кажется, тенденция части литераторов подходить к данному вопросу формально, по объему рукописи: что в пределах 10—12 авторских листов, то повесть, под 20 листов — роман, свыше — уже эпопея. Не в том, конечно, суть, как обозначен жанр. Дело в другом: стремясь непременно создать роман, иной писатель попросту «разбавляет» имеющий­ ся у него материал, достигая тем самым заветного объема, дающего право на зва­ ние романиста. Читатель же в итоге лиша­ ется, 'быть может, добротной повести. Со 164 всей определенностью это видно на приме­ ре сочинения В. Возовикова. Сознательно взяв исторические события в суженном плане, автор объективно предо­ пределил форму их литературного воплоще­ ния — повесть. Искусственно «романизи­ руя» свое произведение, он поневоле оказался вынужденным расширять его, но сделал это не за счет привлечения нового материала и его более широкого и деталь­ ного осмысления, а путем более простым и испытанным: подменив многоплановость ме­ ханическим осложнением интриги, введя в повествование несколько органически чуж­ дых ему сюжетных линий. В результате по­ явилось странное сочетание весьма интерес­ ного и умело написанного исторического повествования с... авантюрными похожде­ ниями некоторых героев. Первый план романа — подлинные истори­ ческие события, второй же — сплошное «мушкетерство». Главная фигура здесь Ха­ сан, юный «стройныр воин в пурпурном плаще на гнедом скакуне»,' служащий в войске Мамая. По одним этим штрихам, можно заключить, что Хасан куда как не­ прост. И в самом деле, помимо пурпурного плаща, редкого скакуна и тонкого стана, он в совершенстве владеет приемами рубки и стрельбы из лука (учился по западным книгам), далеко превосходя всех прочих (кто по книгам не занимался). Печатью двойного благородства отмечено и его про­ исхождение: «Хасан был не просто сыном мелкого ордынского мурзы и пленной рус­ ской княжны, он был владетельным русским князем»,—чем удивительно напомніл нам уже знакомого по сочинению Г. и М. Федо­ ровых Андрея-Арапшу. Закономерно, что не кто иной, как Хаеан, и есть тот тщатель­ но законспирированный резидент князя Дмитрия Ивановича, который, к глубокому изумлению московских послов, подбрасыва­ ет им в шатер грамоту со сведениями о сокровенных планах Мамая. Вокруг этой одиозной, ходульной фигуры и плетутся многие «сюжетные кружева». И обидно ста­ новится за автора, ибо, в сущности, произ­ ведение-то его, убери из него «авантюру», неплохое. В отличие от А. Сербы, В. Возо­ виков не без успеха пытается воссоздать подлинную обстановку той эпохи, весьма обстоятельно и достоверно изображает не­ которых действующих лиц, стремясь в меру своих возможностей представить их людь­ ми живыми, обладающими индивидуаль­ ностью. Таков, к примеру, Мамай. Проще простого было бы нарисовать фигуру кро­ вопийцы и законченного негодяя. В. Возо­ виков же, заслуженно акцентировав нега­ тивные стороны этой мрачной и жестокой личности, представил его натурой сложной, многосторонней. Да, Мамай — "человек, не ведающий жалости, интриган, насильник по самой своей сути, но он же и по-своему за­ ботливый отец, умудренный опытом воин, пекущийся 0 своем войске и живущий его нуждами (здесь автор даже переходит ме­ ру, изображая Мамая едва ли не «отцом солдатам», наподобие Суворова, что едва ли оправдано). Впрочем, следует заметить, что далеко не всегда сугубо реалистический подход к изо­ бражению исторических лиц выдержан. ав­ тором до конца. Пример тому —Дмитрий Донской, каким он вышел из-под пера