Сибирские огни, 1986, № 2

как между берегами, течет душа. Чем даль­ ше друг от друга эти ориентиры, тем больше расстояния между ними, тем силь­ нее половодье, тем шире и сама «река». Человеку же, у которого между понятиями — добром и злом — перекинут «мостик», не­ минуемо приходится сближать свои «бере­ га», стесняя, суживая тем самым свою душу. Поэт проводит мысль, что возможна и другая беда, когда чувство освобожденно- сти от моральных границ выводит душу из берегов, и тогда приходится опасаться, чтобы от нее, как от настоящей реки, «не осталась только грязь». Есть в сознании лирического героя А. Люкина элемент свя­ того максимализма, идущего'от простоты характера — это свидетельство непреклон­ ности духа, стойкость которого обусловлена кровной связью с миром, с его неразло­ жимыми нравственными ценностями. Человек труда в поэзии А. Люкина — «шершавый, гнутый и тертый, ад прошед­ ший в во~йну наяву». Поэт военного поко­ ления, поэт-рабочий, он и войну воприни- мает как необходимую, но временную ра­ боту. Вот, пожалуй, одно из самых харак­ терных для А. Люкина стихотворений — «О подвиге». Я ставил на нейтральной мины. Фашистов пулями клеймил, Ел полудохлую конину. Спал на морозе. Вшей кормил. — А где же подвиг? — Кто-то спросит. И огорошу я его: Не знаю, брат. 1 Я> так работал. Что было мне не до него. Подвиг — не что иное, как воплощение тяжкого труда. Эта мысль А. Люкина — в духе традиций советской классической поэзии. Сравним у А. Твардовского: «И солью пота на спине проступит подвиг твой. Щетиной жесткой бороды пробьется на щеке». А. Люкину удалось открыть тот перво­ элемент, из которого рождается настоящий подвиг — из неразрывного единства внут­ ренней силы и совести. Отсюда и вырастает неразмываемая основа характера — непоко­ лебимая в любой опасности, в любых ис­ пытаниях. В образе лирического героя, отрицающе­ го свой подвиг, обнаруживается драгоцен­ ная народная черта, которая вызывает в памяти образ толстовского артиллериста Тушина; только у А. Люкина герой отри­ цает свой подвиг более решительно, более дерзко. Отсюда — натуралистичные под­ робности: «Ел полудохлую конину», «вшей кормил». Живое слово не могло стать иным в устах лирического героя — более «поэтич­ ным». Здесь слово вырастает из драматизма самой жизни, конкретного военного быта, и если человек выражает свое отношение к жизни «грубыми» словами, это не значит, что сам он неотесанный или упрощенный. Богатство души, ее красота проявляется в сближении слова с характером, в единстве слова и дела: для трудового человека важ­ на не фразеология, а смысл сказанного. Не до красноречия ему, говорящему о пережитом, не умеющему мудрствовать лукаво. Выразительность речи лири- 156 ческого героя в том, что язык отражает психологическое его состо­ яние, сила такого языка — в близости к просторечию, которое не дает ему закосте­ неть в надуманных, искусственных формах. Не пустопорожнее многословие, не красно­ байство, не игра в расхожие понятия явля­ ются формами народной эстетики. Само мышление рабочего человека, противопо­ ложное мышлению рационалиста, не дает языку стать искусственным, вычурным. Сгладить, приукрасить отвратительные реалии войны — значит умолчать о ее су­ ровой правде, которая людям нужнее дру­ гих правд. Сила правоты лирического героя исходит из его поступков, активного’втор­ жения в жизнь. Моральная ценность народного характера в том, что он выработал в себе иммунитет к честолюбию. Вот почему на вопрос: «А где же подвиг?» — герой отвечает: «Было мне не до него». Какой бы достойной ни была судьба простого человека, его всегда отличает внутренная скромность. Поэт, бу­ дучи рабочим по духу и по профессии, хорошо видит в своих героях это свойство. Вот ^психологический портрет женщины- рабочей. Она с самого утра в хлопотах: «на базар сходила, щи сварила», «напоила всех и накормила», навела в доме порядок. Разогнула Спину от полов. Поглядела На часы тревожно. «Слава те... — Подумала без слов.— Вот теперь И на работу можно». і / В этом—«поглядела на часы тревожно»— беспокойная душа, не замечающая необыч­ ности ситуации: за полдня успела натру­ диться, но еще и главная работа ждет. Может быть, она и не »задумывается, что производственные дела важнее, чем домаш­ ние. Ее чувство рабочего долга глубоко личное — оно живет в ней так же естест­ венно, как любовь к порядку дома, ладцому течению семейной жизни. Оно родственно тому чувству, которое испытывает фронто­ вик, не задумывающийся о величии своего подвига. Таким образом живая мировоззренческая цепь вырисовывается еще полнее: работа — хлеб — совесть — красота — долг. Поэт доказывает: да, красив душой рабочий че­ ловек — но что же в этом необычного? — так и должно быть. Для А. Люкина важнее не возвысить или Прославить, а понять внутренний мир прос­ того человека. Истинный труженик всегда будет «сопротивляться», если его захотят поставить на пьедестал. Человек труда, ут­ верждает А. Люкин, всегда «стеснялся бы кого-то», «воплощенный в медь». Преодолеть это «сопротивление» — серьез­ ная задача для поэтов, ищущих героическое в рабочих буднях. Если А. Люкин стремится раскрыть саму сущность трудового героизма, то А. Балин воспевает его внешнюю красоту, находит в нем романтическое. На робах соли крупный снег, Зной обжигает лбы и рты, А мы полны отцовских нег. И нежности, и доброты. Мы — конденсаторы' огня. Нам в заревах сплошных огней