Сибирские огни, 1986, № 2
носился негромкий чистый голосок: она пела для своего Володи и его товарищей. Над давно уже непаханным, одичавшим полем, оспенно изрытым во ронками, чутко вздрагивала утренняя тишина. Вылупившееся из-за ды мящихся закраин озорное солнце шедро кропило теплом, вселяло на дежды, что все еще, может, и обойдется, что удастся дожить до побе ды, после которой начнется новая, очень хорошая и правильная жиізнь. И даже не верилось, что только вчера на этом ржаво-рыжем конопатом поле кипел ад кромешный, и солдаты, гревшиеся сейчас под веселым солнцем, чинившие гимнастерки, дремавшие, курившие, еще вчера дра лись здесь врукопашную. Коноплев и Соловушка, шедшие шйгов на двадцать впереди, оста новились. Капитан приложил руки к худеньким плечам Соловушки, долго смотрел в ее лицо, будто прощался, отступил на шаг, что-то ска зал и крупно пошагал к нему. — А, взводный! Прибыл? — Как было приказано... — Ну уж и приказано! Не все, даже на войне, делается по прика зам, взводный ты мой, Иван! Давай-ка, земляк, посидим, покурим. Они примостились на разбитом взрывом колесе орудийного лафета, помолчали. Коноплев спросил: — Писем давно из дому не получал? — С неделю назад. — А мне не пишут. Некому. Отец воюет, а больше из Марьяновки некому. — А девчонки? Ты же переписывался. — Переписывался, а теперь вот не переписываюсь, — Коноплев кивнул на то место, где они только что стояли с Соловушкой. — Погод ка-то как,ая, Цван! Не фронтовая. Только расстраивает. Воспоминания разные, мечты розовые рисуются. Откинул недокуренную папиросу, глянул остро-пристально, загово рил стеснительно, какой-то скороговоркой: — Слушай, Ваня, если со мной что случится... Я хотел тебя про сить... Ну сам понимаешь, что... А ты везучий. Я знаю! — Бабушка надвое сказала... Коноплев облизнул губы, затосковал глазами: — Не спорь, Ваня! Дай досказать! Мне бабушка одну дорогу ска зала. У меня нет будущего, да я не мечтаю о нем... А вы все мечтаете, и правильно делаете. А мне нельзя мечтать! А у меня Соловушка... Размечтаюсь, убьют! А у меня Соловушка! Коноплев смотрел на него, и не было в его карих глазах, таких всегда властных, привыкших повелевать, ничего не было от лихого, уверенного в себе офицера. Перед ним сидел Вовка Коноплев, кумир Марьяновской школы, такой же, как и они, мальчишка, только двумя годами старше. Они тогда всей школой провожали его в военное учи лище и страшно ему завидовали... — Некоторые думают, что у нас с Оленькой просто фронтовой ро ман. Погибнет кто из нас или по ранению отправится в медсанбат, дру гой, мол, или другая заведет новый роман. Поступают же так некото рые. А у нас это у обоих первое, единственное и навсегда... Вот не умею я сказать, как думаю! Но ты меня понял? — Зачем ты мне об этом? — А затем, что хочу тебя просить... Словом, так, Ваня, земляк ты мой дорогой! Я все передумал. И очень тебя прошу, в случае чего со мной, не оставляй Оленьку. Потом, знаешь, она, кажется, беременная... А у нее никого. И вообще, дай слово, что позаботишься об Оленьке! — Даю слово, Володя! Только ведь в таком деле... Как она? Сама? — Я говорил с ней. Вот только что сегодня в последний раз и раз говаривали. — Ну и что она? 13
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2