Сибирские огни, 1986, № 2

Мы знали: чудо грянет скоро. Однако долго ждать нельзя, И мы опять входили в гору. Вагон порожний увозя. Но каждый знал: Когда вернется Из узкой штольни на простор. Увидит огненное солнце Над белой цепью снежных гор. Очень точно показано время — «на двад­ цать пятой вагонетке» начиналось утро. Не абстрактными минутами и часами измеря­ лась жизнь, а количеством сделанного. Труд, его результаты не мертвы —они одухотворены красотой самой природы. Чувствовать прекрасное не просто, когда ноги подкашиваются от усталости и, ка­ жется, остались только два желания: по­ есть и— спать. Хорошо любоваться рас­ светом с любимой девушкой, когда ты сыт и вполне здоров, но человеку, промерз­ шему насквозь, для этого необходимо мужество. Мужество любви к прекрасному. В человеке простом, сдержанном, при­ выкшем жить доброчестным трудом, столь­ ко скапливается нерастраченной эмоцио­ нально-духовной энергии, что для него не обязательны сильные внешние «возбудите­ ли», чтобы вызвать эстетическое удовлет­ ворение. Об этом хорошо сказал Борис Шергин: «А между тем у человека должно быть сокровище внутри себя, должна быть внутренняя сила, собственное богатство. Человек должен светить из себя. В чело­ веке, в самом себе, должна рождаться естественно, могуче и светло музыка. И когда ты, человече, остаешься один, ты можешь услаждаться скрипками и арфа­ ми, своими мыслями и чувствами» >. Эта внутренняя музыка — не ограничен­ ная, не замкнутая,— она полна любовью ко всему живому. Вот почему так дорог лири­ ческому герою свет огненного солнца «над белой цепью снежных гор». Он органично сливается со светом его внутреннего мира. Таким образом, в мировоззренческой цепи труженика отчетливо вырисовывается новое звено. Эту цепь можно условно развернуть еще шире: работа — хлеб — совесть — кра­ сота. Только благодаря близости родной земли не ослабевает вера в лучшее. Недаром С. Есенин говорил: «О, мое счастье, мои удачи! Счастье людское землей хранимо!» Перенять у нее частицу естественности, раскованности всегда стремилась душа, ко­ торую простой человек зачастую держит «в черном теле». Все позабуду печали— Бедствий, разлук, похорон... Что еще там накричали Стаи голодных ворон? — говорит герой А. Жигулина. Ему, человеку непраздному, так никогда и не научиться жить «спокойней и проще», никогда не усыпить извечного беспокойст­ ва: а может, все, что пройдено, не так уж и важно? Но не растерянность, а зрелая сила слышится в словах: «Что еще там на­ кричали стаи голодных ворон?» Ибо душа работящая, привыкшая делать любое де­ ло без страха, смело глядит в глаза своей судьбе.1 1 Б. Шергин. Поэтическая память. М.. Совет­ ский писатель. 1982, с. 50. 146 Чувство красоты родной земли заставля­ ет еще строже оценивать собственный труд, не расточать силы ни в печалях, ни «в минуты кажущихся сдвигов». В красоте природы есть и размеренность, и дисципли­ на, и ритм. Вот почему она в сознании тру­ женика неотделима от красоты самого труда. Изображая работу крановщика в стихо­ творении «Рассвет», А. Прасолов не слу­ чайно говорит: Рассвет работал — поскрип крана Шел в тон скрипучему крыльцу. Труженица-природа как бы помогает подъемному крану, стараясь передать ему долю своей плавности. И вот на стальных тросах — «Не отрывалась, а всплывала плита, теряющая вес...» Эта плита, плывущая по воздуху, уже не мертвая глыба железобетона, а, управля­ емая человеком, «живая» деталь самой природы: «Она боялась грубой гранью рас­ свет до крови ободрать». А над землей — сам человек, творец и вершитель. То в профиль, то лицом — при спуске — Там. надо мной горит душа, На вечность плюнувши по-русски. Живой минутой дорожа. I I I Железный жест под грузом точен. Без груза — радостно широк: Талант наукой не источен. Науке дар свободный впрок. Жаль с ним — с безвестным — я расстанусь. Да что ему? В пылу труда Хранит в нас душу безымянность Надежней славы иногда... Есть в этом «горцт душа» молчаливое упоение. Человек не думает: всю работу не переделаешь или — на мой век хватит. Трудится он жадно, во всю мощь своей ши­ рокой натуры — «на вечность плюнувши по- русски». В чертах лирического героя уга­ дывается народный характер. Безвестному крановщику (а может — крановщице?) при­ суща природная сметка, сообразительность. Ему, безвестному, и завидует поэт, жалея о расставании с ним. Завидует его внут­ ренней свободе. Хранит в нас душу безымянность Надежней славы иногда... «Безымянность надежней славы...». Это особенно ясно становится во времена исто­ рических потрясений, когда не ради славы совершался массовый трудовой героизм; не за награды стояли у станков подростки, сутками не выходя из промерзших завод­ ских цехов; не о почестях думал« русские крестьянки, кормя хлебом своим «весь фронт, что от моря до моря». Они не меч­ тали «о подвигах, о доблестях, о славе» — ибо кто же славит сыновей и дочерей, за­ щищающих свою мать, которой была для них родина. Настоящий труженик работает с таким настроением и в мирное время. Он испыты­ вает неудобство, когда его стараются выде­ лить, обратить на него всеобщее внимание. В нем живет неосознанное стремление к неразрывному единству с такими же без­ вестными тружениками. Такая безымян­ ность, как чувство общности, сближает лю-