Сибирские огни, 1986, № 2

обойдетесь. Никуда не пущу. Отдыхайте, ребята». Все хохотали, Кал­ мыков, сдаваясь, поднимал руки... И Стас —натурально чуть ли ни нежность испытывал к своих сотоварищам, чуть ли не лобызаться лез... Іак отчего же потом, дома, где каждая мелочь говорила о том, как любят его, жалеют, как хорошо понимают про эту проклятую работу, которая, конечно, только временно, лишь бы дыры заткнуть, как верят в него настоящего мужчину, добытчика,—отчего было ему так пусто, так равнодушно все? И те же деньги —не бодрили, не вдохновляли, были как-то отдельны от того, чем он занят на кровле... Одиноко ему было —вот ведь что. Ладно бы только на крыше, где ты один на один с неохватным небом, где продувают тебя холодные, горячие ветры, где мочит дождь, обжигает равнодушное солнце, и мучит жажда, и ядовито, смрадно пахнет расплавленный битум, и ходуном ходит кровля, когда под но­ гами, невидимый, проходит мостовой кран, и ты со звериной опаской следишь за напарником, помня выстраданную в поколениях калымных бригад мудрость —бойся напарника —любая неосторожность может быть роковой, хоть он тебе тыщу раз друг, товарищ и брат, и ты с хо­ лодной ясностью знаешь, кто на что способен, и, в общем, ничего не ждешь —даже курите вы молчком... Такое одиночество понять можно. Но внизу-тСо, внизу!.. Читаешь у проходной: для владельцев авто и мото, сбор пайщиков- садоводов, межцеховой турнир по футболу, заезды в профилакторий, лотерея подписных изданий, путевки в пионерлагерь, и еще, еще... Это тебя не касается. И когда в субботник, у проходной, жарит духовой оркестр —для энтузиазма и бодрости —это тебя не касается. И «ком­ сомольский прожектор», что высвечивает прогульщиков, пьяниц, несу­ нов—это тебя не касается, чуть что —бригадир влепит стольник штрафа —и весь прожектор. И в столовой, куда ты попадаешь в числе первых, в очереди из пяти человек стоять приходится по полчаса, пото­ му что впереди —гонцы от цеховых бригад, выбивают по пачке чеков, а ты стой и не возникай —заведено так. И на волейбольной площадке, где каждый обеденный перерыв работяги с мазутными ладонями, рыхлые итээровцы неумело, азартно шлепают по мячу —тебе с твоим профессионализмом на площадку до­ ступа нет: там все свои. Даже не поболеешь толком, опять же потому, что не за кого болеть, нет «своих», все — «чужие». К доминошникам и подавно не сунуться: семейная, можно сказать, игра. У тебя своя компания: калымщики... Это завод, ничего удивитель­ ного: чужой монастырь. Но и город, когда домой едешь, а улицы полны нарядных мальчи­ ков, девочек, очереди у фруктовых ларьков, скопления у касс, на афишных стендах новые имена...—этот город тебе чужой. Слишком в разных ритмах с ним вы живете. Добраться б до дома. Дома: ванная, стол, постель —как в гостинице, где, говорят, чело­ век с наибольшей остротой чувствует одиночество. Зато утрами —весной еще, когда позже светало,—когда он, вялый, расквашенный, нацепив непросохшую робу, карабкался по пожарной лестнице, тупо перебирая взглядом утренне влажные, безнадежно чер­ ные от копоти кирпичи, вдруг —и он ждал этого, словно скорлупу расколов — выныривал на свет божий: слепило солнце, красное, круг­ лое, невесомо лежащее на другом конце ' кровли, мгновение это — из счастливейших! Да разве мало накопилось таких вот мгновений... В цехе, непривыч­ но пустом, воскресном, раздался вдруг тихий, грустный, резонирующий в громаде здания свист Димы, который пошел включать сварочный аппарат и уже был не виден за станками, только нежный, щемяще­ грустный свист парил в вышине, где кровля сверкала, сыпала щедро золотом —это вчера они порубили, расчистили участок, сверкающий теперь над головой бессчетными дырами в ржавом железе. Стас оста- 113