Сибирские огни, 1986, № 2

жал, чтобы лишнюю минуту-другую побыть дома, но само собой полу­ чалось так, что из-за стола он как-то незаметно перемещался в постель и —при свете, при бубнящем телевизоре, на полуслове разговора с же­ ной—уже спал. Просыпался от ноющей боли в пальцах, массировал пальцы, протирал камфорным спиртом. Тоня тоже просыпалась, рав­ нодушно бормотала: «Бедненький мой». Он укладывал руки и так и эдак, незаметно засыпал; в голове крутилось единственное: зачем мне это надо? — боль не прекращалась, доводя до бешенства. Он провали­ вался в ночь, в муть сна, боль стерегла, вспыхивая вдруг со звонком будильника... И первые два-три часа на крыше пальцы так до конца и не разгибались. Ну что ж, ломота в пальцах, в спине, мышечная боль — это неза­ метно ушло, растворилось, пропало. А вот внешний рисунок дня, в ко­ тором ничего, кроме кровли, не умещалось, — остался. И это не было никаким таким испытанием. Это было собственно жизнью, которую ты волен или принимать, или не принимать. Тут как раз Стасу приходилось труднее всего. Он видел, ребята на кровле не просто отбывают —живут. Стас пытался уговорить себя, прельстить, почувствовать вкус, ра­ дость подобного погружения в дело — нет, не мог. Не мог до конца избавиться от вяжущих, тупиковых вопросов — почему? зачем? — неиз­ бежно приводящих к ответам противоположным: то к осознанию убо­ гости, ущербности такой подчиненной жизни; то к самобичеванию по поводу собственного неумения увидеть смысл, красоту ее, сломить себя. Еще больше запутывало то, что исходный посыл для всех одинаков: деньги. Но — разные деньги. Стас быстро усвоил немудрящее правило шабашников: без воп­ росов. Естественный жест—поинтересоваться заработком товарища,— считался не просто дурным тоном: дуростью. Есть договоренность с бригадиром — получай и молчи в тряпочку. Потому что твой напарник, во всем тебе равный, за ту же работу мо­ жет получать меньше. Или больше. Это уже политика бригадира. А тот — царь и бог, демократии нуль. Он тебе и профком, и местком, и ОТК, и черт в ступе... Твое дело работать. Стас знал: Сашок и Дима—сдельщики. Остальные получают по­ денно. И, правду сказать, его не так уж и заботила конкретная цифра, которая выходит сдельщикам. Преимущество их было иного рода — они работают сознательно. Со знанием: сделаешь — получишь, не сде­ лаешь— получишь то, что останется после расчета с поденщиками, а может, и в минус уйдешь. Такого сознания у Стаса не было. От него требовался просто доб­ росовестный труд —и это оказывалось делом далеко не простым. Стимулом служили понятия отвлеченные, из области морали, нравст­ венности —того, что в руках, в виде дензнаков, подержать невозможно. Надо было постоянно доказывать и себе и другим: работаю не за страх, а за совесть. Это другие пускай трясутся, получу — не получу, и вка­ лывают... Но насколько это все складно в теории — настолько же перекруче­ но и запутано в жизни. Хотя бы это — простейшее, каждодневное — кто первый встанет после перекура? Кто — если у всех одинаково гудят руки-ноги, одинаково ломит спину, одинаково тошнит от одного только взгляда на кусок кровли, который предстоит вскрыть, одинаково изму­ чило солнце... Кто первый встанет? Кому это нужней сдельщику? Нет, именно поэтому-то первым надо подняться Стасу. Так он рассуждал, так и делал, пока не одернули — грубо, назидательно мол, куда попе­ ред батьки, сиди, кури, не рыпайся... За иронической шутливостью крылось вполне определенное: твое дело маленькое. Это было оскорбительно. Но оскорбления—не было. То есть явно­ го очевидногб повода, чтобы совершить жест плюнуть, уйти не бы­ ло. Все как-то вскользь, словно понарошку, всюду стерег понимающий 109