Сибирские огни, 1986, № 1
Ну штук пятьсот. Маманя так сказала: знаю, что жинка у Ивана Ивано вича в больнице лежит и приглядеть за ним некому. Запершило что-то в горле, покрякал негромко, справился с собой, перевел разговор на другое: — Привез обоих? Давай сюда Пал Петровича- — Одного? Мне быть? — Одного. Мы тут с ним по-нашему, по-фронтовому перетолкуем. — Понято! Вскоре тихонько, почти не слышно, вошел, остановился возле двери Санькин, уперся в нее задом. Постарел фронтовик! И седины полная го- лрва, и сутулый уже. Санькин что-то пробормотал — поздоровался, на до полагать, отвел глаза в сторону. Поднялся из-за стола, пошел навстречу, улыбаясь самым дружеским образом. Еще бы! Не могли у него отношения с фронтовиками быть та кими же, как со всеми прочими, с теми, кто не нюхал фронтового поро ху, у кого не горели прежде времени гимнастерки от соленого ядовитого пота, кто не дремал сторожко в заснеженном окопе лютой зимней но чью, словом, кто не съел семь пудов соленого солдатского лиха. Не важ но, что были на разных фронтах. Где бы ни были, где бы ни воевали, они оставались фронтовиками, братьями по крови и поту. Вспомнился молодой, удачливый Санькин, вернувшийся из Маньчжурии в Покровку. А вот уже и седой весь, и сутулый, и жена большеротая поедом ест. Ах ты, времечко-время быстролетное! Жалко старика, но нельзя, никак нельзя! Оглядел враз подобравшуюся фигурку скотника, поискал упорно ускользающий взгляд опухших красных глаз, сказал сколь можно при ветливее: — А, Пал Петрович! Что ж не заезжаешь, не заходишь? Пожал крепко обветренную, в ссадинах и мозолях, руку, повел к столу, усадил. Повторил: — Так что же, говорю, не заходишь? —- Да все как-то случая, понимаешь, не было. — Санькин отвечает негромко, прижмуриваясь, точно ожидая удара. Уселся напротив, снова попробовал поймать ускользающий взгляд, спросил дружески: — Давно хотел тебя спросить, Пал Петрович. Ты на каком фронте воевал? На Калининском, кажется? — Начинал на Калининском. — Смотри-ка, рядом были. А я на Западном. А потом ты на Степ ном был? — Был и на Степном. Обескураженный таким началом разговора, Санькин, наконец, ре шился посмотреть на председателя. Глаза красные, вялые, какими бы вают глаза у всякого мужика после порядочного запоя. — А потом и на Первом Украинском? — На нем. Дам и войну кончал. Хотя, постой! Я ж еще и в Мань чжурию ходил... — Словом, так можно понять, что был ты все время там, где ко мандующим был маршал Конев. Забыл вот только, как его звали... — Иваном Степановичем, — начал оживляться Санькин. Выпря мился, оперся рукой о колено, приподнял даже подбородок: в нем рас прямился старый солдат, у которого лихая година войны с ее смертями, боями и ужасами увиденных разоров, оставленных осатанелым врагом, оставила все-таки щемяще-радостную память, и этой памятью затмило всю его последнюю жизнь, наполненную, может, и полезным трудом и нужными делами, но все-таки по большей части нудными. Да и совпала война с его молодостью, а молодость всегда, даже на войне, остается молодостью. Подтвердил: — Точно, Иван Степанович. А мне вот у двоих пришлось повоевать- У Рокоссовского Константина Константиновича и у Малиновского Ро 47
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2