Сибирские огни, 1986, № 1

Вот он, катарсис! Вот оно, духовное очи­ щение и просветление, воистину добытые лирическим героем на многотрудном жиз­ ненном пути, как говорили древние, per aspera ad astra (через тернии — к звез­ дам)... А. Кухно был человеком глубокой внут­ ренней культуры и разносторонней образо­ ванности, недюжинной историко-литератур­ ной эрудиции; круг художнических инте­ ресов и пристрастий, оказавших, безуслов­ но, большое воздействие на его духовное становление и поэтическое жизневосприя- тие, был весьма широк — от античности до дней текущих. Если говорить о наиболее близких нашему времени классиках-пред­ шественниках, идейно-мировоззренческая и эмоционально-психологическая школа ко­ торых ощутима в творчестве А. Кухно, то тут, в первую очередь, необходимо назвать Пушкина и Некрасова, Блока и Есенина, Асеева и Ахматову. Йх имена, прямые обращения к ним, эпиграфы и реминисцен­ ции из их стихов, даже интонации и образ­ ные мотивы, жизненно и творчески осмыс­ ленные и домысленные, преломленные, ра­ зумеется, через призму уже новой эпохи и новой действительности,— нередки в стихах А. Кухно («Это ж чудо из- всех чудес...», «В Михайловском», «С детских лет не при­ знавая бога...», «Когда я насыщался Бло­ ком...», «Эдельвейс», «Глупое сердце, не бейся...», «В любом захолустье...», «Ты ли была не Лада...» и др.). Из поэтов-современников — по пронзаю­ щей сердце лирической распахнутости, ду­ шевной уязвимости и силе одновременно — Александру Кухно был, пожалуй, наибо­ лее близок его вологодский собрат «по це­ ху» Николай Рубцов, который тоже чувст­ вовал «самую жгучую, самую смертную связь» со всем сущим и страждущим на родной земле. Глубоко родственные и еди­ ные в своей «любви непобедимой к селам, к соснам, к ягодам Руси» (Н. Рубцов), поэты обостренно и проникновенно — но каждый по-своему — сумели выразить это святое патриотическое чувство. Однако А. Кухно был более драматичен. Вспомним рубцовскую «Звезду полей», что «горит, не угасая, для всех тревожных жителей земли, своим лучом приветливым касаясь всех городов, поднявшихся вдали». Поэт, любивший и умевший сопрягать «вы­ сокое» и «низкое», небесное и земное («и небеса, горящие от зноя, и шепот ив у омутной воды»), естественно, не останав­ ливается на этом, так сказать, астро-гло­ бальном образе. Его «звезда» «в минуты потрясений» — из глубин космоса! — вы­ свечивает все-таки — прежде всего — лишь небольшой уголок родимой земли, малую родину лирического героя и горит, кажет­ ся, рядом, «тихо за холмом»: Н о только здесь, во м гл е зал ед ен ело й . О на восх о д и т ярче и полней, И сч астли в я. пока н а свете белом Горит, гори т зв е зд а моих полей. А. К у х н о в стихотворении «В ночи горит Полярная Звезда...», написанном, как и «Звезда полей», в середине 60-х годов, от­ талкивается от подобного же, «вечного», поэтического образа и тоже говорит о своей приверженности к родному краю: «Я сам себя, Полярная Звезда, приговорил 1 6 2 к умеренному поясу». На этом образно-те­ матическая перекличка между поэтами по­ ка обрывается. А. Кухно развивает тему дальше: а что должен делать поэт на этой, родной, земле, под этой, своей, звездой? И видит он свою задачу в том, чтобы «схватить ее (Полярную Звезду.— В. К.), намеченную слабо, раздуть, разжечь», «пригвоздить к листу» как свою «печаль и... славу». П усть п ал ьц ы ж ж е т р асп л ав л ен н ы й м етал л — за гл ав н ы й л и ст н ен ачато й тетр ад и . З а то, что я на север не л етал . З а то, что м илы х по го л о вкам .гл ад и л . Б о ял ся б роси ть их на глубин у и сам у б ер е ж к а то п тал с я вм есте с ними. С ним и с м еня. З в е зд а , мою вину. Н икто, к а к ты , З в е зд а , ее не сни м ет. Как видим, разговор заходит* уже не столько о житейских коллизиях, сколько о долге и предназначении поэта. И тут авто­ ру приходится распутывать сложные и дра­ матические клубки жизненных, душевных и духовно-творческих противоречий. Теперь, когда, по горестному признанию поэта, давно его «промчались поезда и са­ молеты отлетали к полюсу», когда «дале­ ким путешествиям — каюк», только что по­ веданную «вину» с него может снять лишь беззаветное служение главному делу, твор­ чество, напряженное и самоотверженное: «Моя работа — мой полярный круг. Завет­ ный полюс — белые страницы». Однако, во-первых, успех даже такого служения да­ леко не предсказуем: «Когда, сосредоточен­ но-рассеян, я ухожу в себя — я ухожу на необжитый и опасный север». Во-вторых, ведь и этот непростой «уход» — как со­ знательный, волевой акт — поэт стремится совершить без отречения от того, что было раньше и что сделано раньше («Любимы­ ми, как прежде, дорожу»...— признается он), и здесь — либо, как говорится, бо­ лезнь («печаль») загоняется внутрь, по­ давляется силой воли, либо остаются ее корешки, которые могут дать ростки ново­ го душевного конфликта, ибо «вина» все равно полностью не искуплена. И наконец, в-третьих, как же быть со «славой», кото­ рую поэт пытается «пригвоздить» к «за­ главному листу неначатой тетради»? С одной стороны, он справедливо осознал: Н а .вечны х и зы скан и ях родства душ и поэта с д у ш а м и д руги м и я зн аю точно — х у ж е воровства, ко гд а тво е о б о ж еств л я ю т им я. А с другой стороны: Н е верь том у. П о л я р н ая З в е зд а , кто п р ези р ает м ирное ж и л и щ е и, весь в б егах , пропи вш ись д о креста, у ж ничего под зв езд ам и не ищ ет. . Очень значима и знаменательна эта стро­ фа! В ней — и подтверждение верности малой родине, «мирному жилищу» героя (и в этом плане глубинная перекличка с Ни­ колаем Рубцовым явственно прослушивает­ ся), и попытки снять «прежнюю» вину («За то, что я нй север не летал»...), и — глав­ ное — утверждение, что даже человек, «весь в бегах», все равно должен что-то искать «под звездами»... Не случайно и за- канчивается стихотворение строфой, на­ веянной чисто есенинским образом: Б р о д яж и й ду х — к а к п есен н ая стр асть в лю бом из н ас гн езд и тся с колы бели .