Сибирские огни, 1986, № 1

вот однажды женщина обещает угостить маленького почтальона, «если хорошую те­ леграмму» он ей вручит. Но весть оказа­ лась трагической, а женщина все равно да­ ла мальчишке сдобную булочку. Ж ен щ и н а, что ж ты н ад ел ал а! Ч у тк ая, а не зн а л а : м ал ьч и к а не бы ло! — слы ш иш ь? н а лестничной кл етке крутой С ер д ц е м ое,— не м альчи ш еское — взрослое!— и зн ем огало. вп ер вы е опасно раненное человеческой добротой. Стихотворение «Телеграммы» было напи­ сано в 1961 году. Естественно, что концов­ ка его логично стала жизнеутверждающей, оптимистичной: «Знаю, солдаты мира, вы залечили раны. Знаю, у самых сильных нежность поет в крови... Я проношу по го­ роду радостные телеграммы, в лица ваши заглядываю, вашей учусь любви». Человеческие любовь и доброта, опасно ранившие сердце будущего поэта' еще в детские годы; прочно усвоенный трудный жизненный опыт старших поколений; свя­ тая ненависть ко всякому злу и наси­ лию — вот что на всю жизнь определило высоту идеалов, строгую меру нравствен­ ных требований Александра Кухно и к са­ мому себе, и к своему поколению, и вооб­ ще — к людям. Конечно, поэт не может. не мечтать о такой жизни, где б не было «ни зла, ни лжи, ни прочей нечисти, ни преходящих мелочей...». Душевное равновесие необхо­ димо ему прежде всего как человеку твор­ ческого труда: «Тогда гранится мысль высокая — как ель под солнцем на юру, и падают в ладони соколы — слова, зову­ щие к добру». Однако реальная действи­ тельность сложна и противоречива, от­ нюдь не всегда светла и радужна: С урова ж и зн ь. Г ляд и т не весело на в се стар ан и я твои, не диво, м олви т, равн овеси е — б ез р авн о веси я твори! («Все ждешь, все жаждешь равновесия...») И наконец — это, пожалуй, главное, поэт не видит в наше тревожное время по­ водов для всеобщего благодушия и бес­ печности, расслабленности и самоуспокоен­ ности- ведь «главные радетели Земли» «не всю еще беду людскую русскими руками отвели!..» («Так слышу...»). Разумеется, строгие гражданские и нрав­ ственные критерии и принципы жизненного поведения находят у настоящего писате­ ля соответствующее отражение и преломле­ ние в его творческой практике. В этом отношении хотелось бы отметить одну важную идейно-стилевую черту или осо­ бенность поэзии А. Кухно. Ныне никто уже не сомневается в праве поэта на лирическое самовыражение, на полное душевное самоутверждение. В пол­ ной мере пользуется этим правом и А. Кух­ но. Вместе с тем, его стихи начисто лише­ ны какой бы то ни было субъективной узости и — тем более — замкнутости. «Смеется песня или плачет — она не пес­ ня без людей»; «Ничего-то к стихам не прибавится, если в них человека нет...» -- таковы нравственные и творческие запове­ ди поэта; и потому-то его поэзия всегда ищет и находит отклик в сердцах близких по духу людей, которые никогда «не прохо­ дили мимо, быть может, только потому, что и у них душа ранима,— сходились к сердцу моему», Вот почему чисто лиричес­ кие, казалось бы, строки поэта и рождают мысли граждански-общезкачимые и этичес- ки-острые, актуальные по сей день. М не говорят: через утр аты при деш ь к ранимости тако й , что см ер ть ви д авш и е со л д аты — и те сл езу см ах н у т рукой при слове п равд ы н екри чащ ей , при сл аб о м о тзв у ке м ечты ... Н е д л я того ль. поэт, все чащ е в л ю д ско е м оре п р ави ш ь ты ?.. («М не говорят...») «Ранимость» — это слово не раз уже встречалось в цитированных здесь стро­ фах; оно же дало название одному из наи­ более известных стихотворений поэта и целой его книге. И это не случайно. «Ранимость, что есть начало всех начал», — весьма емкое и сложное понятие в поэ­ тике А. Кухно. Чаще всего он говорит о ранимости своей души, — причем не только об ее способности к сопереживанию и со­ чувствию другим людским душам, но и о ее настоятельной потребности незамедлительно отозваться на все беды, горести и радости человеческие («Я принимал чужую жа­ лость, и боль, и радость принимал...»). А все это, конечно же, не может обойтись без серьезного, болезненного ущерба (но не ущербности!) и для души самого лирическо­ го героя («Того, что это отражалось на сердце, я не понимал. Что у меня оно боль­ шое, что и большое —устает, я знать не знал!»). Однако, чтобы понять всю диалектичес­ кую непростоту и правду «про эту самую ранимость», недостаточно одного только уяснения ее благородной альтруистической сущности. В поэзии А. Кухно, мне кажется, рани­ мость и ее драматические следствия — в чем-то сродни действию и конечной цели его — катарсису (очищению) древнегрече­ ской трагедии, когда зритель, перестрадав и пережив все перипетии смертельного про­ тивоборства героев, уходил из театра все- таки духовно просветленным. Нечто подобное мы наблюдаем и в сти­ хотворении поэта. Вот, так сказать, продол­ жение «действия»: Р ан и м о сть... понятье!.. С тр ан н о е како е Э то от нее зв езд а за ж гл а с ь в степном покое, п ы лит и свети тся ж н и вье; и песню за тев аю т лю ди, см ею тся, п л ач у т — все не в л ад ! — неосторож но лю б ят, су д ят, н и звод ят и бого тво р ят... Историко-литературная аналогия дает возможность вернее и глубже воспринять примечательную, нравственную и эмоцио­ нально насыщенную, лирическую «форму­ лу», венчающую стихотворение и очень точ­ но передающую диалектически-противоре- чивую цельность поэтического героя с его (вспомним «Телеграммы»!) «опасно ра­ ненным человеческой добротой» сердцем: Я с ка ж д ы м годом все рани м ей, и чем ран и м ей — тем сильней! 161