Сибирские огни, 1986, № 1

ной»1. Нелишне напомнить и отношение к Калите, высказанное К. Марксом, кото­ рый, с одной стороны, считал, что «при нем была заложена основа могущества Моск­ вы»1 2, а с другой — писал о соединении в его облике черт «татарского палача, низко­ поклонника и главного раба» 3. Думается, что с «выветриванием» народ­ ного духа связана и тональность, харак­ терная для окончания всего повествования, — мрачновато-безысходная, на трагической ноте. Умер митрополит, затем великий князь Симеон, многие из ближних его,— и писать, оказалось, вроде бы и не о чем! В истории всегда присутствует немалый элемент тра­ гического; без учета этого не может быть подлинного понимания истории. Катастро­ фой для Руси (впрочем, как и для большин­ ства стран Старого Света) стала эпидемия черной смерти (чумы). К- Маркс отмечал, что «весной 1352 она оставила в живых едва лишь треть населения северной России»4*. Д. Балашов сумел показать, как это было, просто и страшно. И все же итог художест­ венного исследования более чем векового периода русской истории мог бы быть иным. Следовало, думается, полнее рас­ крыть мысль о том, что Русь не только вы­ стояла под жестоким игом, но и окрепла, стала более независимой, что народилось уже, растет и мужает то поколение, кото­ рое меньше чем через 30 лет одержит вели­ кую победу на Куликовом поле. Недавно критик Ю. Суровцев утверждал, что «мысль народная» может проявляться «...даже в тех романах, где народные мас­ сы не выходят на сюжетную авансцену или где действие локализировано в стенах дворцов, в границах «очагов культуры»6. На определенных этапах истории правящие классы, действительно, могут выражать общенациональные идеи, действия их носят народный характер. Большие возможности воспроизведения таких ситуаций художест­ венными средствами доказал еще Лев Тол­ стой. Но он же показал, что в таком по­ вествовании нельзя обойтись без образов «людей из народа». Была бы «Война и мир» подлинно народной эпопеей, если бы не было в ней Платона Каратаева? Сама формулировка вопроса выявляет его бес­ смысленность. Изображение реальных на­ родных характеров и персонажей было и остается важнейшим и необходимым для литературы, претендующей на раскрытие исторических закономерностей. В советской исторической романистике накоплен боль­ шой опыт яркого и достоверного изобра­ жения представителей простого люда. За примерами далеко ходить не надо, стоит только вспомнить образы Федьки Умойся Грязью у А. Н. Тостого, Кирилла у С. Бо­ родина, Савелия Дикороса у В. Яна, а так­ же... Прохора, Федора, Степана, Птахи Дрозда у Д. Балашова. Недостатки послед­ них произведений писателя — в значитель­ 1 Л . В. Ч ерепнин. О б р азо в ан и е русского ц ен т­ р ал и зо ван н о го го су д ар ства в X IV—ХУ веках. М .. С оц экги з, I960, с. 512—513. ! А рхив М ар кса и Э нгельса, т. V III, с. 149. 3 К M arx S ecret D ip lo m atic H isto ry of E ig h te e n th C en tu ry . L., 1899. p. 79. (Ц и т no: A H Н асонов. М онголы и Р усь. М ,—Л ., изд-во АН С С С Р, 1940. с, 111). 4 А рхив М ар кса и Э н гел ьса, т. V III, с. 149. 6 Ю . С уровцев, Л ю ди и врем я. — «Н овы й м ир». 1984, № 7. с. 238. ной степени результат ревизии собствен­ ных достижений. Творчество, как и природа, боится пусто­ ты. И если не народ, его труд и борьба вы­ ступают в качестве двигателя исторического процесса, то что же тогда? Такой перво­ основой у Д. Балашова оказывается некий Дух — иногда довольно абстрактный, срод­ ни гегелевской Идее, а чаще — как символ христианской религии, причем именно пра­ вославного толка. Известно, что в течение долгого времени практически вся идеология (в том числе и народных масс) имела религиозную окраску, поэтому использова­ ние этих моментов при характеристике героев вполне правомерно. И когда думает князь Симеон: «Прежде всякого дела — слово, волевой посыл»; и когда вещает Сер­ гий Радонежский: «Вера и воля прежде всего...»,—то так им, наверное, и положено. Но вот цитата из авторского отступления ' («Бремя власти»), то есть мысль, настолько близкая автору, что он решил донести ее до читателя сам, в чистом виде: «В Духе живем. Духовную истину жизни должны мы провидеть за суетным кишением временного и преходящего мира сего! В Духе живем, но Дух воплощает себя во плоти и в собы­ тиях явлен». И далее: «В Духе живем, и жизнь — вечное напряжение духовное, веч­ ный напор и борьба с косностью бытия». Пафос высказывания вполне понятен. Не­ приемлемой представляется форма цер­ ковно-догматическая. Почему, спрашивает­ ся, духовное напряжение человеческого бы­ тия так однозначно уподобляется еван­ гельскому Духу святому? В целом, для творчества Д. Балашова характерно выделение и подчеркивание самостоятельной роли религии в историче­ ском процессе. Еще в своей монографии «История развития жанра русской балла­ ды» (1966) он писал: «Обращение народа к религии в эпоху татарского ига было за­ кономерным. Религия оставалась ясной (враг был иной веры) духовной опорой, символом единства страны, реально раз­ дробленной на части и покоренной». Во всех частях «Государей московских» много внимания уделено церковным иерархам различных рангов: Кириллу, Петру, Феог­ носту, Алексею, Серапиону, Василию Кали­ ке. Особо прочувствованные страницы по­ священы Сергию Радонежскому. На про­ тяжении действия полутора романов подряд властители страждут о святом, о молитвеннике русской земли. И вот — нако­ нец-то! —он появляется. Для описания его жизни (точнее —жития) Д. Балашов не жалеет высоких слов. Чего стоит, например, сцена, где Сергий колет дрова, «духом по­ беждая» поленья. По этому поводу автор глубокомысленно замечает: «И кто бы мог подумать, что одинокий монах, вздымаю­ щий раз за разом секиру, уже не дровы ру­ бит, а решает для себя сложнейшую зада­ чу, от коей зависит взгляд на все сущее и в коей коренятся основы деяний челове­ ческих». Несомненно, Сергий Радонежский был крупным церковным и политическим дея­ телем, обладал незаурядными личными качествами. Поэтому не случайно к его об­ разу обращались практически все литера­ торы, писавшие о том времени. Например, у С. Бородина («Дмитрий Донской») дана, 155