Сибирские огни, 1986, № 1

тельные примеры художественного вопло­ щения этого принципа дает в первых двух романах тетралогии Д. Балашов, который торжественно провозглашает, что именно «оратай, пахарь, самый важный и самый корневой человек на земле». По справедли­ вому замечанию В. Оскоцкого, «не в мень­ шей мере, чем московский князь Данила, ведет романный сюжет (в «Младшем сы­ не». — В. Е„ С. К.) крестьянский сын, рат­ ник и гонец Федор...»1. Правда, отец Фе­ дора — не только пахарь, он, прежде всего, княжеский дружинник, погибший в сраже­ нии под Раковором. Но и он, и сын его гораздо ближе к крестьянам, чем к бояр­ ству. Именно с образом Федора связаны наи­ более проникновенные моменты повествова­ ния (например, глава о постройке дома, представляющая собой законченную драма­ тическую поэму, главный герой которой — Труд). А взять сцену оплакивания Федора, вызывающую глубокое сопереживание, на­ верное, у любого читателя. Интересно про­ должена эта линия в образе Мишука, сына Федора, который постепенно отдаляется от, говоря научным слогом, непосредственных производителей и превращается в одного из представителей нового служилого сословия, на которое все больше опирались москов­ ские князья, а затем и цари. Мастер контрапункта, Д. Балашов в ро­ мане «Великий стол» взамен ушедшего «наверх» Федора вводит или, вернее, углубленно разрабатывает образ его одно­ сельчанина и друга Степана, как бы олицет­ воряющего мужицкую Русь. Примечателен и образ Степанова соседа — мирянина Пта­ хи Дрозда. На примере их взаимоотношений показано, как в совместном труде, крестьян­ ском и ратном, сливались различные пле­ мена в единую Великорусскую народность. Своеобразен и еще один приятель, а затем смертельный враг Федора — Козел, станов вящийся холуем и предателем. Автором бы­ ли намечены пути художественного осмыс­ ления и некоторых других сторон народной жизни — таких, как отношения с боярами, с церковью и официальным христианством. И что же? Практически ни одна из этих крепких сюжетных завязок, вопреки ожида­ ниям, не получила логического развития в последующих романах. Неожиданно уходит в монастырь Мишук (черта, очень харак­ терная для «позднего» Балашова!) и лишь изредка появляется на страницах дальней­ шего повествования под именем старца Мисаила. Правда, иногда проскачет по кня­ жескому делу его сын, дружинник Никита, однако этот образ не дает уже почти ниче­ го нового. Столь же скудно развивается и линия Степана. Две картинки, связанные с ней в начале и конце романа «Бремя власти», хотя и не лишены определенного лиризма, однако слабо связаны с основной сюжетной линией и легко от нее отсекают­ ся. Немногим больше рассказано о Степа­ новом внуке Оньке и в заключительном ро­ мане. Освобожденное таким манером место щедро расходуется на описание жизни и по­ мыслов «вятших» людей: князей, церковных ’ В. О ско ц к и й , Р о м ан и и стори я. М ., «Х уд. ли - тер а т у р а » , 1980. с. 303. 154 иерархов, бояр. Биографии боярских родов, всех этих Вельяминовых, Бяконтовых, Бо- еоволковых, Акинфичей, изложены куда как подробно, без перерывов и сбоев от первой книги до последней. Правда, иногда автор, словно спохватившись, провозглаша­ ет, что «...гордость имеющих власть без этих смердов безгласных — ничто», но еди­ ничные декларации не подтверждаются ху­ дожественно. Главное внимание в последних двух кни­ гах уделено, соответственно, Ивану Калите и его сыну Симеону Гордому, их мыслям, переживаниям и действиям. Эти наблюдения приводят Д. Балашова к парадоксальному выводу: жизнь и быт правителей, кроме тяжких государственных забот и непере­ носимого бремени власти, практически ни­ чем не отличается от жизни и быта просто­ го народа («Того, что мы тратим на себя, на жизнь, на будничный обиход свой, не много боле уходит, чем в добром дому крестьянском!» — восклицает князь Иван с явного одобрения автора). Ноша сия до­ водит московских государей до тяжелей­ ших неврозов, однако они продолжают нес­ ти свой крест во имя высших целей («Тя­ жек твой крест, княже, но он — твой, и некем ся тебя заменить!»). Прославляя Калиту, писатель сравнивает его даже со Спасом. Слов нет, оба князя много сделали для укрепления Московского государства. Все же, по меньшей мере, наивно приравнивать субъективные стремления представителей великокняжеской фамилии к результатам деятельности, носившим объективно про­ грессивный характер. Приведем большую цитату из фундаментального труда акаде­ мика Л. В. Черепнина: «Иван Калита действовал как властный князь-вотчинник, неуклонно стремившийся к расширению территории своего княжества и к подчине­ нию своей власти других русских князей. В его деятельности отсутствуют мотивы национально-освободительной борьбы... При Калите русскими феодалами не только не было сделано попытки свергнуть мон­ голо-татарское иго . (для этого еще не наступило время), но этот князь жес­ токо подавлял те стихийные народные движения, которые подрывали основы гос­ подства Орды над Русью... Калиту не нужно идеализировать. Это был сын своего времени и класса, правитель жесто­ кий, хитрый, лицемерный, но умный, упор­ ный, целеустремленный. Хозяйственное возрождение разрушенной после монголо­ татарского завоевания страны совершалось в результате объективных процессов эко­ номического развития. Действующими фак­ торами этого развития были труд русского народа, его борьба за независимость. Поли­ тика Калиты отражала интересы господ­ ствующего класса и содействовала укреп­ лению феодального базиса и государствен­ ной централизации. Но эта политика, проводимая крутыми мерами,, в целом не противоречила объективному поступательно­ му движению феодального общества. Поэто­ му, несмотря на все неблаговидные приемы деятельности московского князя и отрица­ тельные черты его личности, эту политику надо признать относительно прогрессив-