Сибирские огни, 1986, № 1
V что случилось, кто кого подвел или выру чил, кому что удалось, а кому — нет и по чему и т. д.), с шутками и короткими объяснениями всерьез, с незлобивыми под начками и с хохотом, если кому-то пове зет на особо удачную шутку. Такие пятиминутки по мобилизующему и воспитательному эффекту куда дороже наших многочасовых голковищ с трибу ной, «бумажными» ораторами и отсутст вием острого интереса к тому, о чем они говорят. Знаю, что так. Не знаю только, что на до делать, чтобы так не было. Потому напоминаю сейчас занудного деревенского придиру: — Слушай, ведь ты не так кобылу за- прягаешьі — А как надо? — Не знаю как. Только не так. Ну, а если всерьез, так, действительно, надо искать какие-то новые средства воз действия на самочувствие больших и малых трудовых коллективов, на каждого чело века, решительно отказавшись от некото рых средств и методов, давно изживших себя. А было еще и так: примчится верховой с красным знаменем в деревню (и такая награда была за успех), так ведь.все ли куют от мала до велика. Праздник для всего села! Ну, а если рогожное знамя привезет, тут уж на деревню словно туман падет.- Лида не светятся, "глаза не сияют. Люди остро чувствовали, глубоко пережи вали и беду и радость. И мы, подростки, учились тЬ же чувст вовать и переживать. Так воспитывалось неравнодушие к делу, совестливое к нему отношение, вот что хочу подчеркнуть. А вместе с тем формировался нравственный критерий в оценке человека. Безделье всегда считалось наиболее по стыдным пороком в селе. Но у деревни тех лет, мне кажется, мораль была особенно строгой. Лодырь, распутеха, халтурщик в ее глазах представлялся, чуть ли не вырод ком каким, человеком не совсем нормаль ным и потому становился всеобщим по смешищем. Колхозы были еще совсем молодыми организмами, люди только-только познава ли радость коллективного труда, искренне верили, что теперь-то уж скоро доберутся до всеобщего счастья и благоденствия. Одна пчела не много меду натаскает. , А если ж всем миром да в складчину! Да если каждому еще у дела не ржаветь! Тут недолго и камни в золотые самородки оборотить! Вот какой настрой был. Потому нормальным считалось хорошо работать, не жалея сил. Как же было при такой морали вырасти бездельником? Нет, нам реши тельно повезло! Оглядываясь на прожитое и пережитое, не могу отделаться от мысли: ведь какое тяжкое было время, техники — минимум, почти все вручную, и неразумья всякого хватало, а люди, полуодетые, полуголод ные, умели работать до полной самоот верженности и находили в этом истинную радость. Большинство людей! Для многих из них то умение — не без дельничать! — оказалось в жизни самой на дежной опорой, щитом от всех бед. Не случайно Кирилл Орловский среди 112 четырех главных заповедей своих на пер вое место поставил эту. Он всему знал цену. Мне выпало счастье часто видеться с ним — и на сессиях Верховного Совета СССР и на заседаниях Совета колхозов. Редкий человек по бесстрашию, самоот верженности и нравственной чистоте! Кирилл Прокофьевич должен был в Москве остаться. Уж и работу ему подо брали, и квартира была, и жена на сто личную жизнь настроилась. А он поехал проведать родное село да поглядел, что от него осталось —одно название да печные трубы,— и не смог оставить его в такой беде. Так вот и оказался председателем практически несуществующего колхоза. Это уж потом все почести и награды, к первой звезде Героя Советского Союза прибавилась и вторая— Героя Социалисти ческого Труда. Но тогда, сразу после войны, спокойную столичную жизнь — на... даже и представить тяжело, на что поменял. Жена из Москвы і'ак и не уехала, Ор ловский же туда больше не вернулся. Про жил всю жизнь один, отдав ее без остатка возрождению родного хозяйства, своим землякам. Геройски бился он за Родину, державное наше Отечество, а по том и малую свою родину, где на белый свет объявился, не смог оставить в нищете и разорении. Вот и у меня так же все повернулось. Собирался остаться на военной службе — дело привычное, зарплата надежная, пол ное обеспечение. Что еще надо фронтовику, коли ему посчастливилось остаться в жи вых? Но приехал домой, и все прежние планы полетели кувырком. Никак не ду мал, что война оставит такой страшный след даже здесь, в сибирском селе, дале ком от линии фронта. Ни - оккупации, ни боев, ни бомбежек, а тоже — будто вся кровь ушла капля за каплей. Встречает отец на станции, при сматриваюсь и с трудом узнаю: измож денный старик, кожа да кости. Да еще на чем встречает-то? На коровенке, у которой ребра торчат, словно кости у карася обглоданного. Садись, говорит, Иван. Дру гого транспорта ' нет, а шагать далеко, тридцать пять верст как-никак. Шагал я и думал: знать, до ручки дошли, коли корова вместо лошади. Но, оказа лось, она еще и вместо трактора. Быки да коровы — вот и вся «техника». Откуда бы ей другой-то взяться, если четыре года за воды гнали танки вместо тракторов? На тех, что еще оставались, управлялись одни женщины да подростки. Осиротела пашня так, что и вспоминать больно. Вся в сорняках, будто в коросте чесоточной. Кажется, века не хватит, ч т о б # ее выле чить. Голод. Ржаную муку пригоршнями де лили. Хатенки каким-то чудом не вали лись. Люди — в чем только душа держится. Они уж и надежду потеряли лучшей жизни дождаться. Вот так война эта про клятая прошлась даже по дальним си бирским селам. Хотелось помочь землякам, а как? Воп рос был — ответа не было. Но вскоре мне его «подсказали». Зазвал как-то один из районных деятелей в шахматы поиграть. Лишь потом я сообразил: то была развед
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2