Сибирские огни, 1985, № 12

Вот и катись отсюда, если такой низкой считал и считаешь! — Я бы, Людочка, и не прикатывался, если бы не знал тебя ДРУ' гой. Такая беленькая, идеальная девочка была, и не такой уж плохой женой и матерью старалась быть, и на тебе — вознамерилась ублажать собой всякую бродячую похотливую дрянь! — Не смей! Я не заслужила этого! — Вполне возможно. Но среди твоих поклонников кандидатов в мужья не видно... — Ты что? Шпионишь! — Представь себе... Помимо своей воли я стал резидентом. Все, кто нас знал как мужа и жену, кто считал порядочной и семью нашу и каждого из нас в отдельности, сейчас считают своим долгом инфор­ мировать меня о каждом твоем шаге. Называй их как хочешь, но и ты в их глазах набитая дура, и пока не образумишься, они тебя за кого угод­ но будут принимать, но только не за порядочного человека. — За меня можешь не волноваться: я образумлюсь, но только не с тобой. — Ну, что ж! Дай бог... Но если честно признаться, никогда не ду­ мал, что буду желать своей собственной жене семейного счастья с кем- то другим. До слез жаль, что таііие лопухи, как я, слишком поздно уз­ нают, что в жизни не все прекрасно, что мерзости и зла в ней ничуть не меньше, чем доброго и хорошего. Гадко все это, да теперь деваться не­ куда. Да... Мне в институте обещали со временем дать жилье. Так вот, если Олежка окажется третьим лишним в новом раскладе твоего се­ мейного счастья, давай договоримся — я его возьму к себе! — Ты что? Совсем рехнулся! Чтоб мать своего ребенка кому-то от­ дала?.. — Ну, тогда знай, где бы он ни жил, в обиду его я никому не дам и от себя не отпущу. Я больше не приду вымаливать твоей доброты и здравого смысла! Сколько можно унижаться ни за что, ни про что! — Тебя никто не заставляет. Людмила снова повернулась к Ковину. Он не выдержал ее иронич­ но-снисходительного тона и взгляда, вскочил с кресла, забегал по ком­ нате: — Нет, ошибаешься!.. Это ты... ты постоянно вынуждала меня уни­ жаться! После каждой твоей истерики я вынужден был слезно умолять, переубеждать тебя и призывать "верить и ждать. Обуздай ты себя, все бы перетерпелось и перемололось, все бы было прекрасно и тогда и сейчас. Ты ничего не добилась своей ненавистью ко мне и безумным разводом! Ничего, кроме права быть несчастной! А я все-таки не же- 'лаю тебе зла. С тобой Олежка; наш сын, остается. Ему нужна мать, нравственно и физически здоровая и по возможности — счастливая. — Теперь ты все сказал?— подавленно, устало спросила Людмила. — Пожалуй... — Вот и хорошо. Я рада, что ты, наконец, все понял. Уходя — уходи и не возвращайся. Я прошу тебя — не мешай мне больше жить, а? Это будет самое лучшее, что ты сделаешь для меня. — Живи, если сумеешь... Уменя такое ощущение, что ты во мне се­ годня... умерла. И то, твое, что умерло во мне, и то, мое, что ты поторопи­ лась похоронить в себе,— и есть самое главное, во имя чего нам с то­ бой и следовало жить. Но ты так штампованно, стереотипно отбива­ ешься от меня, моих чувств и простых, разумных предложений. Ты вся теперь, из догм, шаблонов и стереотипов, как узоры в калейдоскопе из одних и тех же стекляшек. Меня это страшит больше, чем то, что ты меня разлюбила. Сколько горя ты можешь принести Олежке и тому, кого выберешь вместо меня! Как жаль, что я только сейчас это понял, когда, увы, уже ^беспомощен и бесполезен тебе! Белокудрая, обаятельно круглолицая, полногрудая, статная стоя­ ла перед Ковиным Людмила, сжимая руки на груди, ей было пыткой слушать бывшего, впавшего в философское отчаяние, мужа. У нее хви' , 94