Сибирские огни, 1985, № 12
к тому же, например, Маркухину. Почему? Ведь Пантелеймон ее никогда не обманывал, не пытался ни разу, как кое-кто, подсунуть в общую кучу бракованную детальку, да и не спорил с ней раньше. Сегодня после того, как Макеева не взяла у него наряд, он думал об этом, и его неприятно осенило: должно быть, она еще два года на зад, как и Зуев в последнее время, стала замечать, что руки у Панте леймона уже не те, что в его продукции начинают появляться мелкие огрехи, которых сам Пантелеймон, может, и не замечал, и постепенно, опасаясь получить возврат из другого цеха, Макеева все с большей настороженностью проверяла его детали, копаясь в них дольше, чем в деталях Других рабочих. Но ни разу не сказала ему того, что сказал сегодня на пятиминутке Зуев. Пантелеймон подтер пятнышко и показал Макеевой. Она молча кивнула. На лице строгость, тонкие губы плотно сжаты, проверяет окантовки внимательно, каждый размер, каждую мелочь. Пантелеймон и сам всегда переживал за свои детали, побаиваясь: «Вдруг не пройдут, вернутся?» И у знакомых слесарей сборочных цехов частенько после смены у проходной интересовался, и его всегда успокаивали, смеясь: «Они у тебя как там и были — ни подгонять, ничего». И он вздыхал облегченно, втайне радовался и даже гордился. Он сидел, откинувшись на спинку стула, отдыхал. Силы восстанав ливались медленно, в голове шумело. «После . обеда,— подумал он,— и мне, и Тольке надо бы надеть наушники». Проверила Макеева окантовки, достала из кармана халата блестя щую коробочку со штампиком, принялась закрывать документ — ставить в нем росписи и прикладывать к ним штампик. Подошел Зуев, спросил: — Нормальные? Макеева, ничего не ответив, закрыла документ и пошла к себе. — Так,— Зуев достал ручку, зачеркнул что-то в графиках, вздох-' нул.— Ну хоть это сдали. И то хлеб... Он не уходил. Стоял, навалясь локтями на доводочную плиту с краю верстака. Волосы его все так же были взъерошены, и воротник рубахи выглядывал из-под халата. Красноты на лице поменьше, но между бровей врезалась глубокая ложбина. И еще Пантелеймон раз глядел, как подрагивает на его нижних веках темная, точно от бессон- ниды, кожа, как на короткие мгновения она подтягивается с обеих сторон к переносице и тут же снова раздвигается. — Ну и что Найденов? — спросил наконец Зуев. — Отлично! Будет работать, — Пантелеймон уже чувствовал себ’я посвежей, и оттого, что с окантовками сошло гладко, повеселел.— Что стряслось? Вид у тебя какой-то... Дома что-нибудь не так? — А? — вздрогнул Зуев.— Да-а...— махнул он рукой и сморщился.— Вон, вся эта канитель,— он взглядом на верстаки указал.— Душит так, что и... К черту! Дело уж к тому идет,— с неожиданным отчаянием в голосе сказал он,— что я просто не знаю... Бежать отсюда, и точка! — Да ну, Андрей! Ты что? Зря...— посерьезнел Пантелеймон, еще внимательней вглядываясь в лицо Зуева. Так вот почему он сорвался, закричал сегодня! Положение мастер ской по сдаче продукции сейчас было неважным, и мастеру приходи лось туго. — Ну я-то в чем виноват? — словно убеждая Пантелеймона, го ворил Зуев.— В том, что у меня вместо положенных двадцати пяти человек всего двенадцать? В том, что я мотаюсь в отдел кадров, прошу подыскать мне людей, и все без толку? Что мне помимо беготни по за воду приходится на ширпотребе за прессом сидеть, штамповать детали, чтобы не остановить конвейер? В этом, что ли? — Да оно так всегда и было, Андрей! — попытался успокоить мас тера Пантелеймон.— И никто еще от этого не умер. — Да-а,— опять махнул рукой Зуев и пригладил растрепанные волосы. — Вот летом... Многие у меня в отпуска поубегали? Да нет, по 18
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2