Сибирские огни, 1985, № 12

смертью мужа. Как ни пытался Вадим Федорович разбудить в ней это спящее, застуженное сквозняками повседневных забот и каждодневной памяти о муже, ему это так и не удалось. А тут вот, вдали от дома, в ночном неудобном общем вагоне, рядом с безразлично спящим попут- чиком ей думалось и чувствовалось по-девчоночьи... Странно, сама же его оправдываю, и самой же обидно его невни­ мание! Неужто он и в самом деле считает меня недостойной серьезно­ го разговора? Неужто я для него нечто вроде занятной дорожной бол­ тушки? Спит? Ну, назло ему тоже возьму и усну. Она надела куртку, подняла воротник, втянула голову в плечи, за­ билась в угол и долго-долго так сидела в ожидании дремы, а она не шла, бессонница не отступалась, словно испытывала ее... Ну что я могу с собой поделать, если попутчик мне интересен. Леша бы меня понял. А вот Вадиму Федоровичу я никогда не расскажу о том, о чем сейчас ду­ маю. Потому что заранее знаю: он все бы выслушал, а потом на мягкую шутку свел бы. Он считает, что уже все обо мне знает: и что скажу, и что подумаю. Он со мной — как с девочкой. А любовь только тогда на­ стоящая, когда она в тебе как здоровое сердце: бьется, стучит, трудится без сна и отдыха и днем и ночью, изо дня в день, из года в год, но мы о нем думаем меньше всего. Так Леша часто говорил, когда ему стало уже совсем, совсем плохо... А ведь это он учил меня, старался помочь жить и понимать жизнь без него, чтобы мне и с кем-то другим было так же надежно, тепло и уютно, как и с ним. Милый, застенчивый, несчастный Леша!.. Какой же ты был сердеч­ ный и великодушный! Леша! Родненький! Ты не обездоливай себя. При­ ходи хоть во сне ко мне почаще. Не бойся меня напугать. Это неправда, что покойники только пугают или не к добру снятся. Кто из них как жил, как к людям относился, таким он к ним и во сне является. Так чего же мне тебя бояться? Ты же обо мне все-все знаешь! Ты там... не пере­ живай за меня. Ты же знаешь... я-все умею. И все правильно делаю, а промашку дам — одумаюсь и исправлюсь... Ну, вот и хорошо, что согла­ сен и что веришь мне... Ни грохот поезда по мосту, ни сборы готовившихся выйти на боль­ шой станции пассажиров не разбудили Валентину Николаевну. Ковин же, пробудившись, покойно затаился в своем уголке. Ему ни о чем больше не хотелось думать, не хотелось торопиться ехать, словно бы без его на то ведома в нем совершалось что-то такое, что ни разга­ дывать, ни торопить нельзя. Затрясло вагон на стрелках, и яблоки на бумажной салфетке запо- качивались, затолкались боками; покатился вагон по прямым рельсам, и они угомонились, будто пошептались и замолкли. Набрав скорость, поезд легко пошел на подъем, и яблоки опять забеспокоились, закача­ лись и словно приподнялись на цыпочки, видно, решили выглянуть в окно и узнать, где это их так неровно везут, но не устояли и кувырком по столешнице скатились Ковину на колени. Он взял их, оглядел и, че­ му-то улыбнувшись, положил в карман ее куртки, но и после этого улыб­ ка не сошла с его лица. Он достал ручку, поразкумывав, написал раз­ машисто на салфетке: «Валентина Николаевна! Вы самая чуткая и до­ брая из всех случайных попутчиц, с какими мне когда-либо приходилось ехать, лететь или плыть. Вы для меня — самая неразрешимая загадка этой ночи, сотканной из нелегких раздумий, прозрений и смутных, тре­ вожных предчувствий. И все же жаль, что она была так коротка. Спа­ сибо за яблоки. 16 августа. Ю. К. Ковин». Как же отправить это курьезное послание адресату, озадачился он. Оставить на столе — неприлично. Сунуть в карман куртки? Вдруг она обнаружит его раньше, чем он сойдет с поезда! Украдчиво поднялся он из-за столика, снял портфель с верхней пол­ ки, достал из него книжку в мягкой бело-зеленой обложке, вложил в в нее салфетку и, поколебавшись какое-то мгновение, спрятал ее в из­ головье крепко спящей на средней полке девочки. Книжка эта была межвузовским сборником научных трудов, в ко- аз.