Сибирские огни, 1985, № 11

щина», ка к определил сам однажды не без грустного задора, почти жена, и там не іменее считал — для избежания бескомпромиссного суда людского этого мало. Не уничижал бы он ни себя, ни Вику неузаконенныіми отношения­ ми, если бы знал, ка к иім быть, жить и любить дальше. Волевое благоразумие порой надолго убаюкивало Ковина, тешило его гордость: вот-де, какой он стал стреляный воробей! Не то, что рань­ ше! На мякине любви теперь его не проведешь!.. Но противоестествен­ ную гордыню оминали бунтующие чувства, уличали его в самообмане, рвались из-под рассудочной воли и пробуждали волю бесшабашную, готовую ошибаться и прощать ошибки, не боящуюся, ка к и прежде, любить и верить. Однако обороняющаяся воля не уступала бунтующей. «Любить ныне... безоглядно... некого и не за что! — стояла она на своем.— В на- ше-то время, да еще в зрелые годы, быть роімантически безоглядным?.. Это нелепо!» Не прекращающийся в сознании и душе Ковина поединок не при­ носил перевеса ни одной из сторон. Вот и на вокзале, перед отправлением поезда, он рад был бы наго­ ворить на прощание Вике и Сереже самых приятных слов, ободрить и отблагодарить их за чуткость и внимание, но совладать с собой не удавалось. ...Слишком нервной была неделя до отъезда. Пускаться вновь и вновь в бесконечные душещипательные объяснения с Викой — почему ей нельзя ехать и за что деревня не простит ему — он не хотел, считая, что ни его земляки, ни он сам не нуждаются ни в каких оправданиях и извинениях. На то они обычаи и нравы, чтобы их блюсти. Все было бы слава богу с чистотой сельских нравов и обычаев, если бы не Викины глаза... Они с каждым, приближающим отпуск днем становились все более просительными, умоляющими, а уж какими нес­ частными и укоризненными они будут в день и час отъезда, он даже представить боялся. Доведенный до отчаяния Викиной упрямой выжидательностью и своей сомневающейся стойкостью, он решил, что самым гуманным будет внезапный отъезд, без провожаний и прощаний. Обычно он уезжал в деревню ташкентским поездоім, отправлявшим­ ся в очень удобное время — в ночь. А надо уехать на рубцовском, почти на два, или, еще лучше, на алма-атинском — вовсе на четыре часа раньше. С этим благим намерением и прикатил Ковин на вокзал за билетом, занял очередь в нужную кассу. Суррогатное чувство успокоения от того, что наконец-то решил, ка к избавиться от тягостных объяснений и проводов, быстро аменилось новым раздражением от того, что не купил билет заранее. Доколѳбался, г/манист, вот и стой до остолбенения в очереди, занимайся самобичева­ нием, а надоест, так купи газету, авось поумнеешь... Протоптался, промыкался с газетой в руках он целый час, но про­ двинулся к окошечку только на три-четыре шага. В очереди, оказыва­ ется, стояло вдвое, а то и втрое- меньше людей, чем ее занимало. Д уш ­ ное, томительное ожидание многие, в первую очередь мужчины, не вы­ держивали, надолго выходили на воздух. Он тоже выходил дважды охладиться, но и прогулки облегчения не приносили. На улице, ка к и в очереди, было жаль времени, жаль себя, и потому утомление не разве­ ивалось, а словно спрессовывалось, загонялось глубже внутрь, и ни к у ­ рение, ни свежий воздух не могли с ниім ничего поделать. Досада гнала обратно в огромно высокий и все-таки душно-потный кассовый зал вокзала, славного на всю страну неповторимой архитек­ турой и красотой, в толпу понуро молчаливых, приученных ко всяческим злоключениям, пассажиров. Не столь уж редкие поездки, лекционные командировки доставляли немало билетных волнений, но никогда прежде Ковин не испытывал 6