Сибирские огни, 1985, № 11

еще три, две ступеньки и ты в «городе», в снежном городке, но сзади коварный лазутчик дернул за ноги, лишил их опоры, и он, где юзам, где кубарем, полетел вниз на взбитый периной снег. Лежать бы и лежать так, амирившись,— чем не благодать,— но ведь там, на горе, в «городе» торжествует победитель! Не такой уж он непобедимый. Н ужно лишь все учесть, рассчитать, стремительно ринуться и яростно атаковать, и «город» будет взят. Во сне, ка к когда-то в детстве, он собрался с последними силами, ки ­ нулся на отчаянный штурм, увлекая за собой свою недрогнувшую команду, и в .миг победного ликования проснулся. Победа пробуждения показалась ему Пирровой': В вагоне было тихо и безжизненно. Слегка пошумливало в голове, покалывало в пере­ сиженной ноге, ныла от сидения в одном положении спина — не было только прежней гнетущей усталости. . Он снял и повесил кепку, отвернул воротник, распахнул куртку, причесался, глядя на себя в окно, ка к в зеркало, поправил галстук, встал и, пораздумав, пошел умываться. Умывание ободрило, укрепило ощущение, что он теперь более или менее в форме, а не ка к прежде — сонная размазня. Соседка, устроив голову на приподнятом плече, спала. Хотелось снять куртку, свернуть и подложить под голову, чтобы ей стало хоть чуть-чуть удобней от того, что рядом именно он. Сожалея, что его за­ ботливая чуткость никчемна, сделал два глотка приготовленного сосед­ кой чая и снова задумался о том же, о своей родине, куда ехал. Сколько раз младший брат, хватив лишку за встречу, пророчество­ вал, вдалбливал ему: — Погоди, Юра, не хвались! Не надо болтовни. Я лично так пони- імаю: родина — это мать! А нашей матери уже восемьдесят. Умрет она — тебя сюда калачам не заманишь. Тогда и речам твоим красивьвм про родину амба. Это я тебе точно говорю! Ну, может, еще братья, сестры, прочая родня в какой-то мере, а все остальное — лирика, цветочки, а они вянут-пропадают. Этого добра в любой стороне скбль хошь. Я слу­ жил аж .на Дальнем Востоке, про эти дела точно знаю. Люди, земля... они везде: от Москвы до самых до окраин свои и наши, если сам от них не будешь нос воротить. Понял?! — Да уж ка к такого витию не понять,— со снисходительной уомеш- кой подтверждал Юрий. — То-то же! На том и прощевай, а то мне завтра района работу,— закруглял Михаил победно.— Потом мы еще поговорим. Ты не думай, что ты у нас ученый, та к уже и бога за бороду взял. Мы тут тоже кое- что кумекаем... Михаил уходил, Юрий удрученно закуривал. — Да не серчай ты на его турусы! — утешала мать. » — Но нельзя же та к проімать и при матери! — возмущался Юрий.— Циник не циник и дурак не дурак! А все потому, что вы ему, ка к хозяй­ чику, пьянь прощаете. Вот он и куражится. Мать в свою очередь удивилась: — К а к ты до сих пор не можешь уразуметь, что Миша боится, ка к бы ты не отвык от дама и от родни, когда ьменя не станет? В последние годы Ковина поражали в матери не столько доброта, издавна присущая ей готовность жертвовать своим самолюбием и права­ ми, и даже не столько всепрощенчество, сколько безжалостная честность по отношению к самой себе, самооценка, граничащая с приговором. Гово­ ря о смерти, она словно руководствовалась не то дремучими веровани­ ями и заветами, неведомыми ему, таинственными путями дошедшими ДО нее из глубины веков, не то непонятньвми еще им законами родитель­ ского долга. Ковин читал про жестокий древний закон северных народностей, когда, став обузой для семьи, старый, немощный, полуслепой охотник уходил. Сопутствовала удача— продолжал жить один. Не давались слабому глазу и неверной руке зверь и птица — умирал. Своим уходом