Сибирские огни, 1985, № 11

неизвестно куда, ничуть не пугаясь того, что, чем дальше он уплывает, тем дольше будет возвращаться на веслах вверх по течению, но и труд ­ ное, долгое возвращение не беспокоило его. После сна он вновь станет здоровым и сильным, и пусть тогда чернеет от пота спина, ноют от боли мышцы и досаждают мозоли, он непременно вернется к своему причалу, и вернется не обессиленным и опустошенным, а просто натруженно усталым. Безотчетно долго плыл он и плыл, но лодка вдруг торкнулась обо что-то жесткое и гулкое, словно в борт заякоренной баржи, он едва не вывалился, но не захотел проснуться и оттолкнуться, надеясь, что волны и течение вынесут лодку на стрежень. Но кто это? К то его о клик­ нул? Баржа ведь осталась в стороне. Кто мог оказаться в его лодке на средине реки? Ковин огляделся медленным, все еще рассеянным со сна взглядом. Сказав что-то непонятное, соседка улыбалась по-свойски, будто они по меньшей мере сутКи ехали бок о бок, делили хлеб и соль, да вот он разоспался, и невдомек ѳму, что попутчице нужна помощь. — Простите, вы, кажется, мне что-то сказали? — Да... мне показалось... но вы та к быстро засыпаете... Но коль уж побеспокоила, поставьте, пожалуйста, вот эту тяжелую сумку рядом со своими вещами! Очень она мешает под ногами. — Конечно, конечно... Когда он сел, женщина прежде, чем он успел спрятаться за свою кепку, предложила: — Не хотите ли чаю со мной попить? Одной как-то неловко. — Нет, спасибо. Чуть позже — с удовольствием бы,— торопливо и невпопад отказался он.— Но нет, нет, не обращайте на меня внимания. Сон одолевает, никакого еладу. Отговариваясь, Ковин то и дело взглядывал на соседку, видел, что она-; смотрела на него с такою же грустной и укоризненной улыбкой, ка к совсем недавно на дочку, но больше всего в ее улыбке было сожаления, что ее опять не слышат, не хотят пойти навстречу, в то время ка к она ничего плохого не предлагает. — Ну, хорошо, хорошо, отдыхайте,— сказала она,— а чаю вам я все-таки заварю. Бдруг потам кипятка не будет. Ковин неопределенно пожал плечами, прикрылся кепкой, закрыл глаза. Иім тотчас же овладело странное забытье: до боли чуткое к внут­ ренним голосам и чувствам, и отстраненное, почти глухое к внешним. Он уже сидит не у вагонного, а у домашнего окна, и не в августе, а ран­ ней весной в пронзительно солнечный день. Пришли друж ки , зовут кататься, а ему не на чем и не в чем. Лы ж и сломаны, санки увез млад­ ший братишка, а главное — валенки окончательно порвались. Старше­ го брата опять нет дома,- починить их некому. Сознаваться во всем этом друж кам не хочется, и он отговаривается, что болеет й потому ни­ куда не пойдет. Мальчишки жалеют, подбадривают его и уходят, а он, ни с того ни с сего назвавшись больным, начинает чувствовать, что ему и вправду стало плохо. Пожаловаться некому, он дома один, и он лезет на печку, ложится лицом ,к потолку, и обидные мысли тут же за круж и ­ лись перед ним, ка к табун не очень сытых, но обезволенных изгородью коней, копытящих по кругу, норовящих вырваться за ограду, к душисто­ му, только что подвезенному конюхом возу сена. Картину далекого детства вдруг заслоняет соседка по купе, такая же ароматная и душистая, ка к зеленое сено в санях. Теперь он откро­ венно разглядывает ее, но не ка к живую женщину, а ка к плод вообра­ жения, ка к портрет... Он рядом, он дышит, с ним можно заговорить, но для него, увы, он всего лишь картинка. «Бот и оставь ее в покое. Пусть себе едет. Что тебе до нее. Радуй­ ся, что можешь уже что-то видеть и чувствовать. Значит, на поправку дело пошло. Спи давай, спи! Я же с тобой, рядом! Бсегда... Везде...» Знакомый, заботливо рассудительный голос этот звучал вроде бы