Сибирские огни, 1985, № 11

в нашей жизни нет места приятным неожи­ данностям, мы — рота на марше, путь известен, цель ясна, привалы расписаны, а старшина вед'ает махоркой и свежими портянками. У старшины же в руках счастье — по сто граммов с устатку». Это признание стоит многого, потому , что за ним — и искренняя боль, и сожале­ ние, и сочувствие к людям, лишенным дара удивляться перед жизнью. Да, действитель­ но, можно и ясную цель иметь перед собой, и твердо идти к этой цели, справно делать свое дело, выполняя и перевыполняя планы, получая премии и все прочие, положенные по штату, материальные блага, но- такая жизнь все равно будет напоминать одно- • образное марширование под командование бравого старшины. Ибо нет в такой жизни того главного, что наполняет ее высоким смыслом,— истинной духовности, которая берет истоки там, где кончается равноду­ шие и начинается удивление — состояние, когда человек видит вокруг не просто пред­ меты и факты бытия, но постигает глубо- . кую суть этих предметов и фактов и само­ го бытия. И хорошо уже одно то, что герой-рас­ сказчик решает во что бы то ни стало обрести этот дар удивления перед жизнью, «распахнуть грудь ей навстречу» и навсегда расстаться с «собственным спокойствием», как это сделали в свое время Вася Залыгин и его верная подруга Галя Клочко. Не слу- чайно, тяжело переживая расставание с этими удивительными людьми, называя это расставание невосполнимой потерей, герой тем не менее с полным правом говорит: «Но я потерял и приобрел. Я стал богаче». К этому остается лишь добавить, что многое «приобрел», намного «стал богаче» и сам автор, проявивший здесь себя худож ­ ником вполне зрелым, выработавшим свой собственный писательский почерк, в котором набор красок достаточно широк, чтобы и облик каждого персонажа выписать зримо и точно, и столь же осязаемо передать саму обстановку, их окружающую, и, где надо, едко, язвительно «проехаться» по предмету или явлению, представляющему собой дос­ тойный объект сатиры. Одним словом, удивил, по-настоящему удивил своих читателей Г. Емельянов, «выдяв» вдруг отменную прозу, исполнен­ ную и глубоких, зрелых раздумий о жизни и передающую э-гу жизнь во всем ее много­ цветье, во всей ее многогранности — в смешении комического и драматического, нелепого и трагического, обыденного и пара­ доксального. Мотив удивления перед жизнью, мысль о том, что жизнь, при всей ее кажущейся будничности, однообразии, при всех ее те­ невых сторонах, есть все-таки чудо,— эта мысль получает дальнейшее и вполне ор­ ганичное развитие в следующем крупном произведении Г. Емельянова — в повести «Далекие города» (1967). В ней рассказы­ вается история первых самостоятельных ша­ гов юноши по имени Федор Ананьин, исто­ рия о том, как молодой человек входит в • большую жизнь. Вряд ли стоит здесь зани­ маться скрупулезным подсчетом, перечис­ лять произведения, созданные на данную ітему, вряд ли есть смысл выстраивать некий сопоставительный ряд. Да, слов нет, повесть «Далекие города» вызывает немало ассо­ циаций с произведениями, написанными самыми различными авторами в самые различные эпохи,— от «Утраченных иллю­ зий» Бальзака до «исповедальной прозы» 50 60-х годов. Но если эта параллель о -чем-то свидетельствует, то лишь о том, что тема становления человеческого характера, во-первых, поистине неисчерпаема, а во- вторых, каждым новым автором раскрыва­ ется по-новому. Ибо всякая человеческая судьба неповторима. Перефразируя извест­ ное изречение поэта «Со смертью каждого человека умирает целый мир»,— можно сказать и так: рождение человека есть рож­ дение целого мира. Создавая свой вариант традиционной «истории души человеческой», Г. Емельянов и способ повествования выбирает тоже наиболее распространенный — от первого лица. Но — тут следует сразу подчеркнуть это обстоятельство — рассказ Федора Ананьина о первых своих самостоятельных шагах на жизненном поприще не имеет ни­ чего общего с теми многочисленными беллетризованными «исповедями», которые в 50—60-х годах волной хлынули со стра­ ниц молодежных журналов. Как известно герои «исповедальной прозы» снискали пе­ чальную славу горе-нигилистов, пытавшихся поставить под сомнение те священные иде­ алы и традиции, которые были завещаны нам комсомольцами 20—30—40-х годов. О том, насколько жалкими и бесплодными ока­ зались эти попытки ц сколь плачевно они закончились, критика наша уже не раз писала, и вряд ли стоит снова, «по второму кругу», заниматься порицанием и разобла­ чением пресловутых «звездных мальчиков» Хочется отметить только одну, на мой взгляд, существенную деталь. Дело в том что, когда в нашу литературу пришли «звездные мальчики», когда со страниц популярных молодежных журналов обруши­ лись на читателя их сбивчивые, торопливые многословные исповеди, почти в это же время (быть может, с опозданием в 3—4 года) объявился и герой совсем иного скла­ да. Он был тоже очень молод, тоже уходил в большую жизнь, тоже набивал первые трудовые мозоли и тоже, случалось, полу­ чал суровые уроки, сталкиваясь с неспра­ ведливостью, подлостью и бесчестьем. Од­ нако, в отличие от «звездных мальчиков», он не разочаровывался, не ожесточался, не становился циником — напротив, столкнове­ ние с трудностями закаляло его, заставляло его проникнуться верой в торжество добра и справедливости, прийти к мысли о своей личной причастности к тем великим деяни­ ям и свершениям, которые происходят на родной земле, во всей стране. Такой герой, ставший своеобразным антиподом герою «исповедальной прозы», был создан прежде всего писателями-сибиряками, пришел на страницы молодой сибирской прозы (не случайно из этих произведений впоследст­ вии была составлена пятидесятитомная серия «Молодая .проза Сибири», удостоен­ ная по завершении ее выпуска премии Ле­ нинского комсомола). Мишка Галочкин, Букварь, Александр из «Сибирских повес­ тей» А. Приставкина, Санька Канаев из «Весенней охоты на гусей» О. Кунаева, Ро­ дион Гуляев из повести «Елки-мо галки» В. Чивилихина — все эти ребята формирова­ лись как личности именно в Сибири, на ее