Сибирские огни, 1985, № 11

— в старину в сибирских селеіп>ях молоканки были. Ну, бабы . туда молоко от своих коровенок сдавали, когда излишне бывало. А на молоканке было тако ' устрой­ ство. К большому шестереночному колесу два дышла были прилажены, в них два молоканских коня запрягали. Гоняли коней по кругу, а от колеса привод был в су- седску комыатешку, этот привод бочку со сливками крутил. Бочка бултыхатся — масло сбиватся... Ну, а по воскресеньям бабы молоко-то не носили сдавать. Коней молоканских выводили в степь, за поскотину на разгулку. Пустят их на свежу траву... У нас травы-то в поле были— простор, куда хршь беги! А они, кони-то молоканские, привыкли там на молоканке по кругу ходить, и здесь, в степи, в раздолье, все по кругу да по кругу норовят... Ну, это кони молоканские. А ведь у нас и работнички таки есть! Ему простор, долину дают — развернись, мил человек, во всю мочь, покажи себя! А он — все по кругу да по кругу! Вот, иной раз, у нас в делах-то и получатся «молоканка»! Захар Ильич временами перемежал свою речь крепкими словечками, оцениваю­ щими поклонников «молоканок». А я дивился его умению выхватывать из жизни емкие явления, типизировать персонажи в краткой речи-зарисовке. ...В свое время в Новосибирске проходило зональное совещание руководителей девятнадцати областей и краев Сибири и Дальнего Востока по экономической рефор­ ме. Участвовали в совещании и представители Совета Министров России. Меня попросили выступить перед участниками этого важного сбора. О чем я мог рассказать этим многоопытным работникам, чем мог поспособствовать их поискам решения важнейших проблем экономики? В большом зале Новосибирского театра оперы и балета сидело две тысячи человек. Я вышел на трибуну и сказал: — Расскажу-ка я, вам, товарищи, сибирскую бывальщину. Я рассказал «Молоканку». Зал чутко притих — суть притчи была понятна всем и созвучна их раздумьям, а потом несколько минут гремели аплодисменты. Мысленно я адресовал их Захару Ильичу. В предисловии к моей книжке «Сибирские бывальщины» Леонид Сергеевич Собо­ лев писал: «В бывальщине «Молоканка» дана великолепная, народной мудрости, сатира на тугодумов, людей инертных, мешающих новому, передовому». ...Каждый раз, когда я приезжал на охоту к гостеприимному Захару Ильичу, дарил он мне в незабываемые звездные августовские ночи, проведенные у костерка, после охотничьей зорьки, новую бывальщину из старины или созданную им (;амим в наблюдениях жизни. — Утречком соберешься сетешк^, с вечеру поставлену, сымать, в обласке-то плы- веьпь по озеру — туманчик начинает сподыматься, просветы по воде идут. Смотришь — кака-то больша птица видится, вроде кряковый селезень. Подплываешь ближе... ну, ружьишко-то всегда при себе!.. Прицелишься, стрелять — подъедешь, смотришь, а это чирок оказывается! А ведь он чё? Как на воду сядет— начинает перья растопыривать. Сидит-надувается. Ну, перышки-то вздыборит, нахохлится, на большого и походит, а убьешь — он всего с кулачок, чирок-то... Ну, то, паря, чирок. А ведь у нас люди такие есть. Особо когда на должность попадет. Сидит-раздувается. Перья-то вспетушит, на большого походит, как тот чирок с кулачок! А внутри-то он пустой! Перьями-то пусто­ ту прикрывает! Удивительной была спосббность Захара Ильича прямо «по-крыловски» творить символы и басенные обобщения! Не раз я вспоминал его, когда писал «Сибирские бывальщины», словно обращаясь к нему за советом... Пелагея Романовна ЕРЕМИНА Как сейчас вижу ее лицо, освещенное светом керосиновой лампы, слышу ее напев­ ный голос. Бежит незаметно время, но и в поздний вечерний час не кончается наша беседа. Вспоминает Пелагея Романовна давние годы минувшей поры, рассказывает мне историю своего рода. Далекое нарымское село Кривошеино, морозные звездные ночи... Вспоминая их, писал я во вступлении к поэме-трилогии «Сказ о Васюганье»; За окном веет вьюга метельная. По Нарыму снегами стелется—