Сибирские огни, 1985, № 10

Не ожидая, не прося ответа, я піилио вопроьнаю иногда: заче/л я не художник! — мне бы эту запечатлеть минуту навсегда. Да только как бы умудриться мне бы минуту эту так изобразить, чтоб живость вод или текучесть неба не заморозить, не остановить. Чтоб на картине облако летело и чайка, вынося из виража литое и стремительное тело, из розовой вновь становилась белой и реяла, добычу сторожа. Чтоб на дуге березовой излучины ьиептались ели, плакала ветла N даже опадали не беззвучно серебряные капельки с весла. Но, предположим, все же удались мне детали, даже малые вполне... Потом, наверно, не хватило б жизни, чтоб душу воссоздать на полотне,— то, чем полна она в минуту эту, как высоко взмывает и поет, в невидимых лучах тепла и света родной земли красу н негу пьет. Нарисовать ли кистью несказанную и трепетную радость бытия, да так, чтоб ты сумел,— и это главное,— узреть и оіцутить ее, как я! В САЯНАХ Подъем позади. Перевал. Ь4 привал. Мечталось, увижу бескрайность простора. Увы, Только слева долины провал, за ней и вокруг — только горы и горы. Долина — туманом набитый котел. И пихты по склонам,— к вершине вершина. Нетуго натянут небесный шатер, слегка провисает его парусина. Ледовой коронкой вцепились в нее с одной стороны зубовидные скалы,— наверно, давненько клыков острие алмазными звездами время стесало. В округе безветренная тишина. Но отчего-почему непрестанно клубится кудлатая масса тумана, как будто встревожена чем-то она! Как будто невидимый кто, одичалый и невзлюбивший безделье свое, бесплотными лапами сонно и вяло и месит, и месит, и месит ее. И хлопья редеют, как будто темнеют. И вот уже, дымчат, тягуч, волокннст, туман — не туман, но прозрачные змеи, лениво свиваясь, сползаются вниз. Окончен привал. И погашен костер. И путь под уклон до подъема коротьтй. А дальше тягун... Бесконечный простор предстанет не скоро с ледовой коронки. Уже огни на улицах не лишни, но и не час еіце кромешной тьмы: вдали, как намалеванные пышно, в безветрии косматы, но прямы, стоят левобережные дымы на фоне лиловатого заката. А здесь, вблизи, без спросу, как всегда. На ветке зимней, голой и горбатой, вовсю цветет сверхранняя звезда, единственностью в этот час горда. Звезда — горда! Уймись, воображенье!.. Им ничего такого не дано... Но стройное и вечное движенье! Но строго сопряженное вращенье! Зачем оно! Зачем заведено! Ведь не затем же, чтобы, обмирая, глядели мы в ночные небеса! Мы — люди! И не диво, что, пленяя, нас будоражит эта надземная неодухотворенная краса. И мы не в силах одолеть желанья Полярную согреть теплом своим. Уже спешим мерцанью дать дыханье и шепот звезд услышать норовим. Простите, гомо сапиенс н млечность! Душа бунтует. Оторопь в крови: ну, для чего им вечность-бесконечность, зачем «...без слез, без жизни, без любвиьь! Ни увяданья и ни угасанья... Бессмертья бы не звездам да луне, а на земле живущему созданью: былинке, древу, зверю, птице, мне...