Сибирские огни, 1985, № 9

Черная бабушка молча взяла у него лист ватмана. — Мамдуха, сама погляди! — обратился он к бабушке.— Приносит черт знает что! Красными советскими чернилами пишешь коран. Раізве ты не знаешь — можно только специальными? Из Египта? — Учитель засмеялся. — Я сирота,— пробормотал мулла.— Все меня обижают... Аллах вас накажет.— Но на всякий случай отошел подальше, в угол. — И чего это тебя Хасан в тридцатые годы защитил, когда ты ругал Советскую власть? — Я был несознательный,— пискнул мулла.— Несознательных тог­ да не трогали. Трогали только сознательных.— Он тоже острил. Но Учитель у ^ е повернулся к нему спиной. — Здравствуй, Гульчара Ахатовна,— вздохнул он, и лицо его посе­ рело.— Прости,- еле раскачал свои скрипучие шарниры... Прими и мои соболезнования.— Он обнял мать, и та, ка к девочка, снова заплакала тоненьким голоском.— Мои ученики умирают, остаются мои соболезно­ вания. — Живи сто лет. Учитель,— сказала Земфира. — Зачем?! — живо отозвался Учитель.— Мой ум давно погас. Вы не меня любите, а того, каким я был. Если б я был таким, каким вы меня любите.— Он посмотрел строгими, немигающими глазами 'на Альбер­ та.— А это... его сын? Помню такого.— Он пожал руку Альберту вялы­ ми, холодными пальцами. Вошла Майка, уже успокоившаяся, неприступная, внесла авоську с огромными медовыми яблоками. — Какой-то парень из Бикташева... говорит — вот яблоки. Зайти постеснялся... — Спасибо,— прошептала мать. — Разве фокусник из воздуха выдул эти розовые шары? — несколь­ ко торжественно сказал Учитель.— Не зря Хасан болото сушил. А ты плвчешь. Все, я ваім запрещаю плакать с сегодняшнего дня! Он был ве­ селый человек. И снова затренькал звонок в сенях. Наверное, собрание кончилось и возвращаются мужики, решил Альберт, и снова смутная тревога опОйос- нула его изнутри. Но в избу вошел совершенно незнакомый, до черноты загорелый или смуглый человек, явно приезжий. В одной руке у него сверкала новая двустволка, в другой ветвились оленьи рога, обмотанные для удобства перевозки марлей, за спиной висел рюкзак. Человек был хром, на деревянной ноге. И все поняли, это тот самый Кочергин из К а ­ захстана, фронтовой друг отца. — Три дня добирался, загрызи коза эту авиацию! — закричал он от дверей, он говорил очень громко, был, видимо, глуховат.— Да зато к важному дню подоспел? Коньяк в сенях... конь в яблоках — в санях! Именины? Где Хасан? Знаете, люди, как земля с самолета хороша! Буд­ то лисы — леса... белые зайцы — овраги! А озеро иной раз сверкнет — куда тебе золотой самовар! И всякий раз думаю — какое счастье, что мы тут родились. Если бы вот на какой-нибудь луне — ничего же нету?! Го­ лым голо! А здесь и то, и это, и народу, и все родные, и все похожи... у всех и тут и тут одинаково... возьми хоть самых что ни на есть умных... Вы извините, іможет, не то говорю, у іменя еще с дороги в голове балала- ечки звенят... Я вот — тоже... Хасану... что-нибудь поднести. Яблок у ме­ ня нету. Рога вот... ружье, ручной работы... жаканы особенные — лося повалят. Тут есть лоси? Дальше слушать его было нестерпимо. — Дорогой мой, незнакомый товарищ! — с трудом прервал Учитель- без умолку говорившего, счастливого человека, который приехал, нако­ нец, к своему другу.— Дорогой мой, вы ничего не знаете. Умер Хасан. Умер Ибрагимов, сегодня похоронили. - Кочергин несколько секунд смотрел на высокого' старика в очках и- ЕЗдрогнул, как от удара. Он только сейчас увидел черные платки ста-' рух, их суровые лица и, сняв рюкзак и перешагнув его, сказал: