Сибирские огни, 1985, № 9

_ Что?.. — услышала мать.— Нет, нет! У меня сердце разорвется, если запоют эти трубы... Старик Мусагит подошел к Альберту и, извиняясь, багровея, ка к окорок, прошептал: — Нагима и Черная твоя бабушка жалуются — не по-татарски получается. Говорят, надо отпеть Хасана. Твоя мать согласна. Пусть, а? Они же несознательные, ладно? — К а к можно?! — опешил Альберт.— С ума сошли! Ведь и папа и мама коммунисты? — Ну и что? — это Губайдуллин положил свою тяжелую руку на плечо Альберту.— Земфира тоже говорит... старухи ведь, не простят... Пускай, сынок. Альберт удивленно глянул на Земфиру-апу, которая сидела с ма­ терью Альберта у изголовья гроба, они молча омотрели на Ибрагимо­ ва. А за их спинами в углу шептались старухи, среди них горбатая Нагима-апа и Черная бабушка с четками. Глаза их блестели фанатично, страшновато, и сейчас любому было видно, что это родные сестры. Курносые, но тонколицые, в одинаковых черных платьях и черных старых шалях, в черных шерстяных носках, в разноцветных домаш­ них тапочках, они ждали своего часа. Из расступивішейся толпы к ним подошел мулла, нестарый человек из Бикташева, круглолицый, с коз­ линой бородкой, приземистый, с ученической зеленой тетрадкой в кар ­ мане расстегнутого кафтана, точно с такой тетрадкой, ка кую листал Альберт минувшей ночью, в которой писал: «Почему я люблю Родину?» Наверно, и этот человек по-своему любит Родину. Жаль, нет Искандер- абыя, старого учителя, неутомимого атеиста. Он бы им!.. Альберт скривился и махнул рукой. Мулла сел на табуретку, ож и ­ дая, пока нечестивцы выйдут. Русские пошли к сеням. Альберт поко­ лебался и тоже вышел. Он брел по двору, и люди расступались. От калитки по забору и в сени тянулись тонкие провода, золотистые, 'они сохранились. Альберт провел их когда-то просто так, для таинственности. Ни к звонку, ни к приемнику. Чтобы спрашивали: зачем?., а он бы загадочно молчал. Сейчас ему так стыдно стало за эту безделицу, глупость, совершенную им аж в десятом классе, когда Ибрагимовы вернулись в Старую Михайловку и перевезли сюда из Бикташева этот дом. Люди хлеб растят. Люди изобретают нужные приборы. А он — просто так, для таинственности. И Альберт впервые в жизни подумал, что есть много книг нег/іубоких — просто книг, много вещей, бесполезных и красивых,— просто вещей... Наверное, и жизни есть такие — просто жизни, ка к бы полные смысла, но если всмотреться в них — золотой проводок из ни­ откуда в никуда. А есть ли вообще смысл у жизни? Он вернулся в избу, чтобы поомотреть на муллу. Шарлатан этот человек или искренне верует? Мулла, опустив глаза, тихо пел молитву, в дрожащих руках он держал ту самую тетрадку, на открытых стра­ ницах которых красными чернилами были записаны по-арабски, видимо, какие-то суры из корана. Не помнит на память? Или так принято? Антошка все бегал по дому, падал, вскакивал, вот он закрутил, как юлу, любимую крышку от кастрюли — и она загремела, полетела по полу, как страшное железное существо из апокалипсиса... все вздрог­ нули, а он восторженно закричал, и снова лица смягчились — дите, ка к солнце, выше религии. — Ну, хватит,— сказала сама мать. И мулла замолк, встал. — Синельников, Синельников!.. — прошелестело по двору. Десятки людей оглянулись и замерли. Высокий, грузный человек в пиджаке с поднятым воротником, зажав мохнатую шапку в руке, не здороваясь ни с кем, прошел в дом. Он приблизился к гробу, минуту постоял, глядя на своего дружка-татарина, и быстро вышел. — Пора,— кашлянул Губайдуллин. ...По улице Старой Михайловки ехал грузовик с опушенными бор­ тами. На красной полосатой материи стоял красный гроб. Рядом сидел 86