Сибирские огни, 1985, № 9

Что ж... У него там есть мама. Она всегда его любила. И оправдыва­ ла перед отцоім. Хотя откуда Альберт знает, защитит ли она сегодня? Что он вообще знает о ней, о своей родной матери? Когда грустила, что мужа долго нет, мотается по фермам, мать жалостливо и тихонько пела, утюжа рубашки или поливая на подокон­ никах горшки с геранью. Сама она с работы, из библиотеки, приходила рано, конечно, раньше председателя — с сумерками, надо же корову подоить, с овцами разобраться. Иногда приносила домой исйорченные книги — старики драли в них последние страницы, твердо убежденные, что их внуки вряд ли дочитают до конца такие толстые тома без картинок. Мать не выбрасывала обкорнанные издания, сшивала, склеивала, своди­ ла под единый картонный переплет, и получалась огромная книжища, совершенно загадочная по сюжету. Можно было подумать, что герои просто меняют имена — возникали удивительные истории. Отсюда тяга матери к тайнам кино: «Это ей снится?..» Она и к Альберту примеряла героические имена. Вдруг скажет: — А ты не похож сегодня на Керакла! — если Альберт отказался идти в хлев, к корове, менять солоіменную подстилку. Или: — Ты грустен сегодня, как Раскольников!..— И Альберт, собрав­ шийся мирно из темноты поглазеть в окно к Венерке, круто менял реше­ ние — схватив электрофонарик, бежал с мелюзгой воевать в овраге про­ тив невидимого врага. Земфира-апа смеялась порой над матерью: — Ты вся такая интеллигентная... можно моль тобой морить! И мать омущенно в течение некоторого времени переходила на сов­ сем другие слова: — Ой, этиён улысы! Папенькин сьщок! Раззява!..— если у сына рубаха на животе расстегнулась или брюки. Начинала говорить, ка к простая крестьянская дочь, какой она и была. Увидев, что Альберт слушает музыку, открыв рот точно ка к его отец, она омеялась: — Самалют залетит! ^ Земфира-апа, если была в гостях, добавляла более грубо: — Голубь капнет — только проглотят! Да что голубь?! Зубы можно драть щипцами — не почувствуют! Эйе? Может быть, мать училась у Земфиры подобной речи. Она всю жизнь завидовала Земфире, ее умению разговаривать с кем угодно и о чем угодно. Ничего толкоім не знает Альберт о своей матери. Конечно, мать есть мать. А кто она еще? Женщина, еще красивая женщина. Конечно, в ней живы и все деревенские предрассудки. В прошлый приезд Альберт пожаловался: что-то ботинки жмут, придется, видимо, покупать отныне сорок четвертый размер... Мать испуганно округлила глаза и зашептала, оглядываясь на входную дверь: — Ты шутишь?! Такие большие?! Не смей! Меня тут все знают, ска­ жут — у нее сын носит сорок четвертый... как грузчик... будут смеять­ ся! — Это не значило, что она белоручка, это лишь ее слова. Она сама мастерица —и картошку садить, и копать, и дрова пилить, а надо — и забор поднять. Только чтобы люди зря не говорили, она мужскую рабо­ ту отдаст сделать мужчине... Она гордилась мужам и сыном — таким их качеством, ка к упрям­ ство. Однажды «газик» у Ибрагимова сломался, отец побрел пешкам в Мензелинск через лес, попал под дождь с градом, простудился... Мать ругалась: — Ой, дурачок!.. Ведь по дороге столько деревень... и все нас зна­ ют... везде наша родня... не мог подождать? Поехал бы завтра! А уже если пошел — почему не попросился под крышу от дождя? Стеснялся, что ноги мокрые? Упрямый! Отдохнул бы дома, посмотрел на меня...— Наверное, она повторяла слова Земфиры. В такие минуты у нее не было своих слов, она могла только плакать. Она именно плакала, когда Альберт заболел — пообещал в школе за одну ночь к празднику выучить оду «Вольность» Пушкина и под утро слег с температурой. «Тогда божественного галла...— бормотал он,— 62