Сибирские огни, 1985, № 9

валась, отсутствуют учреждения, которые бы «влияли на него (крестьянина) воспита­ тельно, образуя в нем социальные наклон­ ности» и т. п. Правда, по авторитетному свидетельству Наумова, крестьянская масса выдвигает из своей среды «мирских адво­ катов» «за общее дело», но результат их заступничества чаще всего не достигает цели, а сами они, об этом и Потанин гово­ рит, «нередко попадают за свое красно­ речие в острог». Снова известного рода противоречие, как и в оценке произведений Омулевского и Кущевского, но другого свойства. Наумов всецело занят Сибирью, и это вызывает горячее одобрение Потани­ на, он даже склонен, вопреки фактам, считать Наумова родоначальником сибир­ ской беллетристики. Однако подкрепления своего тезиса об особенном развитии общи­ ны в Сибири он у Наумова не нашел. Тем не менее следует признать, что обществен­ ная и эстетическая позиция Потанина в это время носила прогрессивный характер. По­ танин поддерживал реалистическое направ­ ление в литературе, судил о явлениях литературы и искусства с точки зрения крестьянских интересов, требовал крити­ ческого освещения событий, происходящих в стране. Так, суровая оценка жизни и творчества П. Ершова, автора «Конька-Горбунка», продиктована тем, что «мужика» в лирике поэта Потанин не обнаружил, решительно не принял романтической направленности его поэзии. Одобрительно он отмечал только сближение Ершова с Некрасовым во владении народным языком: «У Ершо­ ва... был особый язык, подражание народ­ ному, которым он писал «Конька-Горбун­ ка». Ершов владел им превосходно, не уступая Некрасову; как только Ершов сбивался на эту речь, он был непод­ ражаем». Особенно не устраивало Потанина в Ер­ шове то, что он якобы не испытывал ин­ тереса к окружавшей его реальной сибир­ ской жизни, потому и не смог стать «действительным местным поэтом». Однако вместе с этим Потанин утверждал, что «Ершов был сибирским патриотом», что «лучшее достоинство его была, конечно, та любовь к своему краю, которая его никогда не покидала», подчеркивал, что Ершов как личность «представляет большой интерес» именно для сибиряков, он жил с «благо­ родными порывами души», всегда «сохра­ нял горячую любовь ко всему прекрасно­ му», был человеком «чистым, беско­ рыстным», с отвращением относился «к заискиванию, честолюбию». Потанин с со­ чувствием цитирует раннее стихотворение, где поэт призывает сибирские «пустыни и сте­ пи лучом гражданства озарить», воспевает красоту и богатство Сибири. Когда же Пота­ нин говорит о «бедном содержании» поздних стихов Ершова, заявляет непримиримо, что создавал он «никому не нужные вирши», это в устах Потанина определялось в те дни одним: поэт не изучал Сибирь, не вгля­ дывался в нее, подобно ученым-путешест- венникам, не рисовал ее во всем ее величии, а главное— не изображал сибирского крестьянина со «своими нуждами и инте­ ресами». Нетрудно заметить, сколь проти­ воречив тут Потанин! Он, несомненно, лю­ бил Е'ршбва и за сибирский патриотизм, и за благородство души, и за эпически пре­ красного, неподражаемого по языку «Конь­ ка-Горбунка», но с тем бо.чьшей беспо­ щадностью он обрушивался на поэта, не сумевшего стать, по его убеждению, сибир­ ским Шевченко. Не случайно, чуждый исторического под­ хода к творчеству Ершова, Потанин пы­ тается исторически объяснить, почему «си­ бирская жизнь не выдвинула ни одного крупного таланта». Здесь Потанин отсту­ пает от обычных для него в этот период внутрисибирских событий в истории лите­ ратуры, видимо, полагая, что такой исто­ рии у нее еще нет, и оперирует общерос­ сийским ее развитием в сопоставлении с литературой «малороссийской», украинской. Справедливо отмечая демократизацию рус­ ской литературы XIX века, Потанин опус­ кает существовавшую эпическую традицию в русской литературе, шедшую из народных глубин, и его сопоставление «народной литературы» Украины с «литературой ин­ теллигенции в России» звучит безоснова­ тельно, особенно по отношению к сказке о Коньке-Горбунке, в которой Ершов «вкус к мужику» обнаружил отнюдь не в малой степени. Эта попытка взглянуть на Ершова с высот всей русской литературы говорит нам о взволнованной заинтересо­ ванности в судьбе поэта, о тоске Потанина По сибирскому Шевченко, о том, наконец, что он жаждал извлечь урок из опыта Ершова, биография которого «для нас по­ учительна» именно тем, что он, «вскормлен­ ный в стране крестьянских общин», не су­ мел своевременно «приладиться к родной среде». В другом месте «писем» Потанин конкре­ тизирует мысль о реалистичности поэзии уже в форме общего к ней требования: «Поэзия живет и в тех хижинах, которые окружают наших сибирских поэтов, а они рвутся куда-то вдаль, чтобы описывать картины, которых отродясь не видали». И эти «письма» из Крыма, и эпизоды «Из записных книжек» по дороге в Сибирь насыщены самым разнообразным материа­ лом, свидетельствующим о жадном инте­ ресе Потанина к значительным и малым событиям в Сибири с непременным их ос­ мыслением с точки зрения выгод для ко­ ренного жителя края, то есть сибирского крестьянина. После освобождения из ссыл­ ки, после напряженной и плодотворной ра­ боты в «Камско-Волжской газете», где он совместно с Ядринпевым вырабатывал линию своего поведения в будущем, иркут­ ская газета «Сибирь», перешедшая в руки их единомышленников, стала органом нас­ тойчивой пропаганды их взглядов, их реаль­ ным деянием. В «Камско-Волжской газете» Потанин выступил с рядом публицистически острых статей, написанных живо и энергично, чаще всего полемично по отношению к тем, кто так или иначе ущемляет интересы сибир­ ского крестьянина. Так, большая статья «Сырьевая дорога» — о том, кому прежде всего выгодна проводимая в Сибири же­ лезная дорога. Конечно, купцу, выходцу из Европейской России, превращающему Сибирь в свою сырьевую базу, утверждает Потанин. В другой крупной статье «Русский Вгап^ пасЬ Озіеп» речь идет о переселен­ цах, о колонизации Сибири. Перечислив три