Сибирские огни, 1985, № 9
онной газеты «Во имя Родины». И там, в старой подшивке, в номере от 2 сентября 1945 года нашел изложенный суховатой до кументальной прозой свой отчет об одном боевом эпизоде, озаглавленный «Это было в горах Хингана...». Отчет этот свидетельствует и теперь о том, каких жертв потребовала победа над Япони ей, как не легко далась она солдатам нашей дивизии, пролитой кровью и смертью своею в бою заслуживших суровое право имено ваться в истории Отечественной войны «хинганскими». Пробежав глазами так хорошо знакомый мне материал, я, к своему большому удив лению, не обнаружил под ним своей подпи си. Не был он подписан и ни одним из со трудников нашей газеты. Не стояло под очерком и фамилии одного из солдат или I офицеров нашей части, за подписью которых мы, журналисты, давали их устные расска зы. В этом случае всегда указывалось звание подписавшего. И вот, теперь, глядя на со вершенно незнакомую, без звания, фамилию, поставленную под моим отчетом, я вдруг вспомнил, что, сдав материал в газету, я крупно повздорил — не помню уж из-за че го — с ныне известным писателем и очерки стом Аркадием Сахниным — тогдашним мо им редактором, за что и был посажен на гауптвахту. Майор Сахнин, лишив меня сво боды, не счел возможным, чтобы в газете появился материал за подписью на.\одяш,е- гося под стражей строптивого сержанта, и поставил первую пришедшую ему в голову фамилию. Недоразумению этому, несколько огорчительному теперь, в то время я не при дал значения. Тем более, что и гауптвахта, на которую отправили меня вечером, носила чисто символический характер: это была ложбинка в поле, с положенной в нее ци новкой и солдатом с ружьем, поставленным у этой циновки, на которой, когда стемнело, мы вместе с часовым и улеглись — спиной к спине — под маньчжурскими звездами... А утром 3-го сентября мы были разбужены беспорядочной стрельбой. Палили все, у ко го было из чего палить — в воздух. Это был ^ салют в честь объявленной только что По беды над Японией! И тут же, от Аркадия Яковлевича, майора Сахнина, явился по сланец и объявил, что ввиду Победы мне выходит амнистия и что я могу получить назад свой ремень с пистолетом, чтобы при соединиться к общему салюту, что я и сде лал. А очерк в газете — мой очерк, вышед ший вчера, так и остался без моей подписи... Впрочем, и присоединившись к победному салюту, я не мог забыть о другом —траур ном — данном за несколько дней до этого, над братской могилой наших разведчиков, о подвиге которых я и рассказывал в очерке «Это было в горах Хингана...». Все, о чем я писал тогда, не поражало своей грандиозностью, происходило букваль но на пятачке хинганской земли, а участие в этом, как мы называли тогда, «боевом эпизоде» принимала группа артиллерийских разведчиков, насчитывавшая всего несколько ^ человек. Если сравнить этот малый участок со всей протяженностью Забайкальского фронта и дальше — с протяженностью примыкавших к нему 1-го Дальневосточного и 2-го Дальне восточного. если прибавить к этому боевые порядки кораблей Тихоокеанского флота, то этот пятачок земли, этот малый участок фронта покажется еще меньше... Но если вдуматься, если взглянуть с пти чьего полета, то ведь вся огромная протя женность фронтов наших состояла тогда из таких фронтовых пятачков — из пулеметных гнезд, орудийных окопов, из индивидуально го ровика, отрытого шанцевой лопатой... На до мысленно перенестись из нашего сегод няшнего далека в тот индивидуальный ро вик, за бруствер окопа, за угол дома, за вя занку хвороста, из-за которых встречали вражеский и вели свой огонь наши разведчи ки, надо представить все это, чтобы понять меру их героизма — ведь ни одного из них не осталось в живых... Тогда и позже —всегда, когда я думаю о них и о том пятачке земли, на котором они стояли до конца, как вбитые, и полегли все до единого, мне вспоминались и вспомина ются сейчас строчки тихоновской баллады: «...Гвозди бы делать из этих людей, не было б в мире крепче гвоздей!» Я и сам не раз принимался писать о них в стихах. Но стихи не шли, Види.мо, картина того, что произо шло без свидетелей и было восстановлено, реконструировано, дорисовано воображени ем нашим по следам уже окончившегося боя, своей документальностью, вещностью и чет костью деталей скорее подходила для описа ния пером следователя, историка, а не поэ та, с его приблизительными и даже неуме стными тут рифмами... И все же, это — бал лада. ...Вершины очерчены строго. Глухие ушелья тесны. В них вьется по скалам дорога. Как ствол азиатской сосны... Дорога к населенному пункту Алигету, за терявшемуся где-то у подошвы Маань-ІІІаня. петляет и, кажется, обрывается за поворо том. Справа и слева от дороги каменистыми уступами поднимается Большой Хинган. Су ровые и величественные утесы громоздятся один выше другого, блестят на солнце крас новато-коричневым камнем. Их острые вер шины то скрываются, то снова появляются в просветах низко бегущих облаков. Мохна тые горные дубы и сосны поднимаются над трещинами в скалах или по-пластунски, ра скинув ветви, цепляются за отвесный склон. Горная река, извилистая и быстрая, то бур лит в порогах, то плавно несет свои воды че рез долину... Когда стоишь на одной из этих безымян ных вершин, видно далеко вокруг, В какую бы сторону ни посмотрел, до самого гори зонта — горы. И кажется, нет ни конца, нн края этим горам, и нет здесь ни единой жи вой души... Так, вероятно, выглядели горы и в тот памятный день, когда полуторка с нашими разведчиками, свернув с дороги, останови лась у подошвы одной из этих сопок. Из ку зова попрыгали солдаты, из кабины, рас пахнув дверцу, вышел командир, и все во семь разведчиков начали свой ыоді>ем по т
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2