Сибирские огни, 1985, № 8

— Ту, где про происхождение человека... — Добра-то! Ищи! По тсхму, как дядя Ефим это произнес (равнодушно, без тени преж ­ него интереса). Юрка понял: не брал дядя Ефим никакой книги. Если он, дядя Ефиім, о чем-то сейчас ж алел, то, кажется, вовсе це об этой книге. Но о чем?.. Юрка выскочил на улицу. Юрка ничего не понимал. Доіма плохо, у дяди Ефима плохо. Где же хорошо? А еще есть хотелось. Есть, в общем-то, хотелось всегда, но в тот день особенно. Он шел по железнодоржныім путяім и плакал. Ж алел книгу, ж а ­ лел мать, жалел отца, жалел себя, ненавидел дядю Ефима. У дяди Ефима все есть-—дом, огород, даж е Полоскунья. Зачем дядя Ефим з а ­ жилил его книгу? Он знал, не зажилил дядя Ефим его книгу. Но чтобы сделать себе еще больнее, шептал: «Зажилил!» Мать, увидев Юрку, испугалась — бросила тряпку, приж ала к груди 'Мокрые мыльные руки: — Где тебя носило! — Нигде! Юрку будто снова поставили перед длинным деревянным «козлом». Юрка будто снова заранее знал: не перепрыгнет! Это наполняло его отчаянием. — Гы куда бегал? — К дяде Ефиму. — Зачем? — Он у меня книгу зажилил! — Книгу? — мать облегченно опустила руки.— С ума сошел! Д ядя Ефим никогда не возьмет чужое. Это отец твой такой — отнимет у соб­ ственного ребенка! — Неправда! — закричал Ю рка.— Он не такой! Он нам дом купил! — О н купил? О и? Никогда в жизни Юрка не видел м ать в таком гневе и в таком отчаянии. — Вот! — кричала она.— Вот! Вот на что он способен! И бросила ему конверт. Д аж е не конверт, а треугольничек, каким О'бычно складывались фронтовые письма. Заплаканное лицо матери пошло некрасивыми красньши пятнами. Она не выдержала, выскочила в сенки, а он 'остался один на один с этим страшным (он сразу это почувствовал) треугольником. Кто писал? Отец... Он сразу узнал четкий, даж е как бы канцелярский, очень красивый почерк отца,' да и слова в писыме были, конечно, его, отцовские. Он не дочитал писымо до конца. Он не смог дочитать письмо до конца. Он никогда не думал, ему в голову никогда не приходило, что обык­ новенные слова могут быть так страшно, так омертельно обидны, так чудовищно откровенны! Огонь уютно гудел в печи. Юрка резко отворил чугунную дверцу и бросил письмо в огонь. — Что ты делаѳшь? — закричала с порога мать. Он не знал, что он делает... Листок бумаги, такой внешне невинный, корчился в огне, как его, Юркина, душа, потом, сразу весь, вспыхнул. Корчилось, пылало все то, что Юрка сейчас ненавидел больше