Сибирские огни, 1985, № 8

II . /Дорога вместе \ Они вышли из каменного приземистого домика в глубине института медицины. Валил снег, было очень холодно. Сестра Альфия д е рж а л а руку на плече брата, который впервые видел так близко, на каменном ложе морга, мертвого челов.ека, и этот человек — его отец. Открылась следам дверь — и выглянула женщина в белом халате: — Как договорились... все сделаем лучшим образом... натрем, н а ­ бальзамируем... «Морг»,— колотилось в голове. Морг — вывернутое слово «гром». Морг — это вывернутый гром, счастье, жизнь. Отец с вытянутыми руками. —- Обещали сансамолет,— сказ ала Альфия.— Обещали сансамолет. Она всегда повторяла фразы, это у нее было с детства. К ним из бе­ лой мглы подошел высокий, грузный, сутулый человек с большим, стран­ но знакомым лицом. Крупный нос с седелочкой посередине, точно от д о л ­ гого ношения очков, широкие верхние веки, на треть закрывавшие синие, некогда улыбчивые, шалые глаза. Он закашлялся, протягивая руку и собираясь что-то сказать,— лицо у него стало густо-розовым, . будто человек подавился. И Альберт окончательно вспомнил — это же старый товарищ отца, Синельников. Он почему-то вспомнил, как Михаил Васильевич поднимал его над полом, з аж ав широкими теплыми ладонями ему уши. Говорил потом: «Крепкая у тя шея! А в ботинках выдержит?» Он бегал на сабантуе в мешке, обнимал молодок, захватив шестерых сразу, орал, вскидывая лицо к солнцу или кривой праздничной луне: «Жизнь орлам, братцы мои татаре! Поклонимся боженьке в ноженьки! Пошлем аллаха на хутор! .»■ А частушки пел — лошади скалились, на дыбы становились... Но когда в президиум шел — будто совсем другой человек. Глаза стальные, уши горят, грудь колесом, голос утробный. А сейчас перед Альбертом стоял усталый, старый, но еще крепкий человек, одетый в дорогой костюм и серый отблескивающий плащ, на руках перчатки, которые он начал сдергивать, но они намокли от снега и не слезали. — Здравствуйте,— сказал Альберт.— Я вас помню. — Вот... — сокрушенно прохрипел Михаил Васильевич.— Такая б е д а , - Он как-то судорожно помедлил и обнял Альберта. И отстранился. По всей видимости, этот человек глубоко страдал. Ведь отец зас тре­ лился из его ружья, в лесу, недалеко от его дачи. Хоть он и записку оста­ вил, в которой отметал любое подозрение насчет Синельникова, все равно Михаилу Васильевичу было тяжко. Он сразу же достал из внут­ реннего кармана пиджака и протянул молодому Ибрагимову эту запис­ ку — сложенная вчетверо, она уже была помята, захватана, Альберт ее содержание знал от сестры, но тем не менее, отвернувшись от об ва л ь ­ ного снега, от бурана, читал с детства знакомые, скачущие буквы, выведенные отцом: «Товарищи, Синельников и никто другой ничего не знали, я сам, у меня началась неизлечимая болезнь, считайте, что умер от нее. Не хотел мучить ни себя, ни других. Ружье мое, я его купил Хасан Ибрагимов.» А в записке, адресованной дочери (с адресом ее общежития на кон­ верте), он писал: «Милая Альфия... это только для тебя и моего сына вы сильные люди, поймете меня. Прежде всего отдайте С. девяносто рублей — у меня не было, а нужно, чтобы ружье было мое. Я не хотел уходить с позором на пенсию, я погубил последний в своей жизни уро­ жай... Помните меня честным. Ваш отец. Дама , матери, скажите — болезнь, от болезни. Я бы все равно от тоски, от безвыходности Снег идет.»