Сибирские огни, 1985, № 8

ни. ыменао это чувство и спасало его от подражательности — подлинным источником его творчества всегда была жизнь. Даже увлечение футуризмом в юные годы никак не отразилось на его поэзии, недаром он пи­ сал тогда: «Мы футуристы невольные...» Даже самые ранние его опыты носят при­ знаки м а р т ы н о в с к и х стихов, их не спутаешь со стихами других поэтов того времени. Его удивительное писательское да­ рование проявилось уже тогда, сразу, и не только в поэтических произведениях, но по­ рой и в самых, кажется, обыденных газет­ ных корреспонденциях. В подавляющем большинстве газетных заметок, статей, очер­ ков Мартынова уже в те годы виден был зрелый талант, смотревший дальше и глуб­ же нас, обычных людей. И это тоже пона­ чалу не способствовало сближению... Лишь потом, когда мы подружились, выяснилось, что среда, в которой мы жили— и семейная и дружеская,— имела много сходных черт. Наши матери были сельскими учительница­ ми, отцы — выходцы из неграмотных низов дореволюционного общества. Мы читали од­ ни и те же книги, оба были непоседами, и того и другого занимала история края... Я не сразу разобрался в этом. А когда начал понимать и почувствовал себя в си­ лах сблизиться с Мартыновым, его уже, по сути, не' было в Омске. Корреспонденции его шли ИЗ'Казахстана, из Кузбасса, с це­ линных земель Прииртышья, с Алтая, со строительства Турксиба. В журналах «Си­ бирские огни», «30 дней», в газетах то и дело появлялись его очерки на острые темы вре­ мени, насыщенные конкретными фактами и именами. Личного знакомства в те годы так и не получилось, несмотря на многие встречи. Но все, что попадалось мне на глаза из его корреспонденций и стихов, уже начинало восприниматься мною как что-то очень близкое, уже неотделимое от самого себя. Особенно это ощущение стало ярким в на­ чале 30-х годов, когда мне пришлось побы­ вать в тех же местах европейского Севера, где тогда жил и Мартынов, и, не встреча­ ясь с ним лично, читать в газетах и журна. лах Вологды и Архангельска его стихи и за­ метки... Прошло отрочество, наступила юность, появились новые заботы, планы. Время бы­ ло сложное, жизнь заставляла рано взрос­ леть. Я окончательно встал на литературный путь, начал печататься в журналах и газе­ тах... В конце 1935 года Мартынов снова при­ ехал в Омск и вместе с женой — Ниной Анатольевной Поповой, вологжанкой,— по­ селился на улице Красных зорь, в доме, где жил и раньше. Теперь мы встречались в редакциях газет, в издательстве, которое не­ давно возникло в городе. Мы перешли на «ты», звали друг друга по именам, но бли­ зости еще не было, мы как бы присматрива­ лись друг к другу... Сближение произошло неожиданно... В апрельском номере журнала «Сибир­ ские огни» за 1937 год появилась поэма Леонида Мартынова «Правдивая история об Увенькае, воспитаннике школы толмачей в городе Омске». Поэма поразила меня при первом же чтении. Получив журнал, я не расставался с ним, читал и перечитывал по­ эму. Ощущение волшебной находки не оставляло меня. каждым прочтением я находил в поэме новые и новые достоин­ ства. Удивительным было проникновение. Мартынова в прошлое, необыкновенно вы­ разительными рисовались мне картины Ом­ ска, крепости, Иртыша; живыми вставали персонажи поэмы, казалось, она дышала воскресшей историей. Но самым удивитель­ ным был язык поэмы — свободный, разно­ образный, гибкий, удивительно музыкаль­ ный, порой — и это более всего поражало меня — при чтении забывалось, что поэма написана стихами, ни тени условности в ее тексте не было, в поэму входил как в Жизнь, захваченный ее бурным течением. Казалось мне, что Мартынов достиг в этой поэме высшего мастерства, когда не замечаешь формы произведерия и в то же время единение писателя с читателем дости­ гается именно через эту форму, через ее со­ вершенство. Такое ощущение появлялось у меня ранее при чтении поэм Пушкина и Лермонтова... Так, примерно, думал я о поэме Мартынова в то время... Я читал поэму с карандашом в руках, испещрил ее пометками, подчеркиваниями, восклицательными знаками. Экземпляр жур­ нала сохранился у меня и сейчас... Я уже не мог молчать о поэме, мне каза­ лось, что ее должны знать все, разделять со мной мое восхищение ею, я надоел сво­ им близким разговорами о ней и чтением вслух отрывков из нее, прочно осевших в моей памяти, рассказывал о поэме в редак­ циях газет, в издательстве, знакомым. Пы­ тался я начать разговор о поэме и с ее ав­ тором, но Мартынов как-то уклонялся, из­ бегал разговора. И тут произошел казус, который неожиданно ускорил наше сближе­ ние,— один из омских литераторов «преду­ предил» Мартынова, что я готовлю раз­ громную рецензию на «Увеиькая»... Положение Мартынова в то время было крайне неустойчивым. Он жил только ли­ тературным трудом, а возможности в этом смысле в Омске были весьма ограниченны­ ми. Жена Мартынова работала секретарем- машинисткой в одной из Омских контор, получала мизерную заработную плату. По­ эма Мартынова «Патрик», напечатанная год тому назад в «Сибирских огнях», была встречена прохладно... Словом, жилось Мартыновым нелегко. От того, как будет оценена поэма об Увенькае критикой, зави­ село многое в жизни и в судьбе Мартыно­ ва... Одним из свойств натуры Мартынова бы­ ло то, что он никогда не уклонялся от опас­ ности,— явной или воображаемой,— а всег­ да шел ей навстречу. И он пришел ко мне на Кузнечную улицу (ныне улица Маяков­ ского), где я жил тогда, объясняться. Ранее ни он не бывал у меня дома, ни я у него. Поэтому его приход и удивил, и обрадо­ вал меня... Но Мартынов был каким-то странным. Он прятал глаза от меня, весь был напряжен­ ным и отчужденным. Я сразу же почувство­ вал это и тоже напрягся, следя за тем, как Мартынов, отказавшись сесть на стул, хо­ дил из угла в угол, говорил что-то пустяко­ вое, противоречащее его виду и той внут­ ренней скованности, которая исходила от него. Он не умел фальшивить и притво-, ряться.