Сибирские огни, 1985, № 8

МО название сборника, выпущенного «Моло­ дой гвардией». В нем содержится не только географическая расшифровка места рожде­ ния автора, не один лишь красивый «при­ родный» образ. «Ветка горного кедра» отны­ не станет «позывными» Бориса Укачина в современной советской поэзии, его вторым «я». На высоком поэтическом взлете написа­ ны эти стихи: Я — горного кедра колючая веткаі Расту. Зеленею. И с первого дня Гроза надо мной пролетала нередко И молнии косо метала в меня. (Перевод И. Ф о н я к о в а ) Нельзя сказать, что алтайские поэты до или после этого стихотворения не искали та­ кие всеобъемлющие поэтические символы, по которым бы их можно распознать или, как любил говорить Твардовский, «расчу­ хать» в литературе. Например, в стихотво­ рении Ивана Шинжина «Стланик» алтай­ ский поэт сравнивает себя, сравнивает свой народ с «кедровым стлаником», который «цепок и колюч». Казалось бы, похожее сравнение, близкий символ. Но нет в нем того ощущения судьбы, той вольности и той поэтической одухотворенности, что привле­ кает нас у Бориса Укачина. Но я вот привычный к суровой природе, К неласковой почве, к высокой свободе. Где рядом орлы и орлицы парят. Не мне. извините, расти в огороде. Не мне, уступая погоде и моде, Менять по сезону свой цвет и наряді Есть в этом программном для Бориса Укачина стихотворении и еще одна мысль, еще одна характерная для поэта особен­ ность. Концовка здесь — прямое обращение автора к своим читателям; Как ветер не свищет, как вьюга не злится — Мне стойкости хватит на битву с судьбой. Я с кем-нибудь даж е могу поделиться... Мой друг неизвестный! Быть может, с тобой? Такая жажда сопереживания, сочувство- вания, единомыслия — интересная особен­ ность творческой манеры Бориса Укачина. Он открыт всем. Его поэзия впрямую обра­ щается к читателям. Он любит публицисти­ ку, смело вводит ее даже в поэмы. Харак­ тер поэта раним и бескорыстен. Поэтому столь нежна и доверчива беззащитность, с которой рифмуется его «я» в творчестве. Так Борис Укачин в чем-то главном начи­ нал прокладывать новые пути для родной литературы. Я с природой был всегда дружен. Я вверял ей свой земной жребий. Из таких ручьев я пил воду. Что не снилось и богам в небе. (Перевод И, Ф о н я к о в а ) В чем же состояла эта новизна — в соб­ ственном «я»? Или же в некоем символе, скрытом для нас за образом лирического ге­ роя? Склоняемся к последнему вопросу-ут­ верждению. Борис Укачин ввел в родную литературу (по примеру, кстати, видных поэтов других народов, сделавших такой шаг именно в эти годы) медитативное начало, выраженное, однако, не отрешенным взглядом поэта- творца, а выверенное жизнью и судьбой сво­ его народа. Его лирический герой как бы об­ рел единственную свою плоть, возвысил свой дух при соприкосновении с историей, с важ­ ным для каждого художника чувством на­ ционального начала. Осознание этого начала было для Укачина в высшей степени необхо­ димо. Он его познал не книжно, не из раз­ ного рода научных предисловий, не в шуме критической волны, а органично, ибо к это­ му и шел. Для более молодых поэтов такое осознание может привести к чисто литера­ турным проявлениям: оно для них уже не будет играть того жизненного открытия ко­ торое стало реальным для поколения Бори­ са Укачина. Но тем-то и значительнее ста­ ла речь этих поэтов, когда все свое умение, все свое мастерство и, конечно, молодую от­ крытость, даже дерзновенность они прило­ жили к воспеванию как настоящего, так и прошлого родной земли. Мне судьбы красивей и чудесней Не придумать — сколько ни мечтай: Быть, как он. живой, прозрачной песней Гор твоих, лесов твоих, Алтайі (Перевод И. Ф о н я к о в а ) Для Бориса Укачина жизненность прояв­ ления национального начала, раскрепощен­ ного в новых социальных условиях, духовно окрепшего, заключалась и в судьбах его земляков. Ни один из поэтов и прозаиков Горного Алтая не создал такой широкой галереи человеческих портретов, как это сде­ лал в своих книгах Борис Укачин. Здесь и охотники, и табунщики, и мараловоды... Всего удивительнее — Человек, Потом — этот мир; океаны и горы. Потом — бесконечного неба просторы, И вновь — Человек. И опять — Человек... (Перевод И. Ф о н я к о в а ) Строки-заповеди. Программа поэта. Вот почему со страниц его книг говорят и сами эти простые люди, труженики родной земли; «Я, охотник Андай, сын Туймеша...»; «Я се­ годня орден получил-—золото в нем есть и серебро...» (с такими словами обращается табунщик Яшнай к своему любимому коню Ак-Боро); «Я и охотник Амыр...» и т. д, Плотно населены п повести Бориса Укачина Иной раз читатель даже не может запом нить всех героев, которые вводятся в пове стбование. Для писателя же они — реаль ные люди, прототипы которых живут и по сей день на его родине. В одной из своих книг (сборник стихов «Бег аргамака», вы­ шедший в издательстве «Современник» в 1975 году) Борис Укачин даже напечатал цикл «Портреты», где попытался предста­ вить своих героев по профессиям — шофера Чуйского тракта, врача, шахтера, чабанку, охотника. Такая заданность повлекла за со­ бой некоторую однотонность стиха, прозаич­ ность, поверхностность в описании своих ге­ роев. Вряд ли, скажем, что-то новое откроет для нас образ русского шофера Чуйкова, на­ кручивающего кило.метры от Бийска до Кош- Агача. Или что заинтересует нас в торопли­ вом рассказе автора о своем ровеснике-док- торе, которого (естественно!) вызывают то принимать роды, то спасать туристов в го­ рах?! Горазно жизненнее читается эпизод с охотником Амыром Амыргушевым, инвали­ дом войны, на которого напал лесной зверь; «Барс метнулся — и в ногу зубами вгрыза-