Сибирские огни, 1985, № 8

сторона деревенского бытия —современное сельскохозяйственное производство — ма­ стерами «деревенской прозы» 60—70-х. го­ дов обойдено, полного отражения в их про­ изведениях не нашло. И вот теперь, похоже, те прозаики, кото­ рые снова берутся за тему деревни, пыта­ ются этот пробел восполнить. Любопытна здесь даже такая деталь: иные из новейших «деревенских» повестей и романов обраще­ ны к 60—70-м годам, т. е. время действия их полностью совпадает с периодом, столь ярко и колоритно отображенным у Шукши­ на, Распутина, Белова, Абрамова; но сам предмет изображения, само место действия иные — поля, фермы, колхозные конторы, кабинеты секретарей райкомов и обкомов... Одним словом, эти писатели самым серь­ езным образом пытаются разобраться: что случилось с нашим сельским хозяйством в послевоенные годы, какие из мер по его крутому подъему оказались разумными и действенными, а какие, наоборот, не оправ­ дали себя, породили целый ряд острых кон­ фликтов, противоречий, прибавили ненуж­ ных забот и лишних хлопот жителям села, а то и вовсе отвратили их от крестьянско­ го труда? 1 Начать разговор мне бы хотелось с пове­ сти Николая Никонова «Старикова гора» («Урал», 1983, № 1). В этой повести свое­ образно соединились мотивы, точнее ска­ зать, отголоски мотивов лирической «де­ ревенской прозы» 60—70-х годов с теми настроениями и устремлениями, которые отличают нынешнюю, «новую», литературу о деревне. Сюжет повести, имеющий, кстати, весьма традиционный подзаголовок «Записки», пре­ дельно прост и хорошо всем нам знаком. Художник-горожанин, в прошлом выходец из села, решает какое-то время пожить в деревне, чтобы поработать там всласть на природе, понаслаждаться тишиной и уеди­ нением, а заодно понаблюдать, чем и жак живет теперешний селянин. В мечтах ему рисуется уютная живописная деревенька, где он снимает горенку «на весь сезон у ка­ кой-то бабки Авдотьи, и— разлюбезное дело! Утром — холодное молоко. В крынке! С толстой, кремовой, с коричневым при­ гаром пенкой! Чай. Из самовара! Шаньги со свежим творогом! Сметана холодная, густая — нодсом режь. Дальше долгое ра­ бочее утро. Когда тишина. Только поют пе­ тухи». Но вышло все совсем иначе. С трудом найдя более-менее живописное сельцо-«ма- лодворку», сняв у местного жителя за при­ личную плату отдельную избу, наш худож­ ник уже в первый же день своего пребы­ вания здесь обнаружил, что все его сладо­ стные мечтания о тиши, уединении, «глухой первобытности» оказались сплошной мани­ ловщиной. В первое же утро герой был раз­ бужен неимоверным грохотом, доносившим­ ся с улицы. Это орало на всю громкость ра­ дио из дома напротив, «где, растворив окно и по-пьяному или спросонья улыбаясь, сидел долгоносый мужчина с фиолетового оттенка лицом...» А затем на бревнах — и опять же напротив! — расположилась кучка парней с «замызганным транзистором, н^ то магнитофоном», который вскорости «заг велся, захрипел, заныл и заорал какую-до ритмическую 'гнусавую дребедень: «А эты- ды... тат... дык... тады ды! А эты-ды татдык так дык... тыды-ды». Впрочем, сюрпризы только начались. В дальнейшем, чем ближе знакомился герой с Макаровкой (так чисто условно назвал он эту деревеньку) и с ее обитателями, чем пристальнее всматривался в их быт и уклад, тем все больше убеждался: место, где он оказался, деревня лишь по названию, по географическому своему расположению. По сути же ничего исконно деревенского, ис­ тинно крестьянского здесь давно нет и в по­ мине. Даже сами так называемые коренные жители и на крестьян-то не похожи. Скорее, как замечает рассказчик, они похожи «на таких, которым все трын-трава, и сегодня они здесь, а завтра уже неведомо, завербо­ вались, уехали на нефть, на стройку, на БАМ или в теплые края, еще невесть куда, и без сожаления, а то и с радостью, без горького всякого чувства оставив место, где пахал их отец и сеял дед». Потому и нет у этих людей ни элементарного почтения-ува­ жения к земле, которая их кормит, ни тем более желания приложить к ней руки. При­ чем один из «местных», убежденный ло­ дырь по прозвищу Диоген, не стесняясь, с полной откровенностью объясняет, откуда это равнодушие. У него на сей счет есть да­ же целая теория всеобщего бездельничания, которую он со смаком и удовольствием из­ лагает «приезжему человеку». «Заметь-ко,— поучает он нашего героя,— что голубей-во- рон везде много стало? Это об чем говорит? Об том, что тунеядцы плодятся. Оне ведь не сеют, не жнут, а кормятся. За счет че­ го? А добра много мы на ветер бросаем. И люди тоже так привыкают. Вон, смотри, Коноплянкины робить не хотят и ездят бу­ тылки в городе собирают, известку где-то воруют, продают. Зимой — елки. Летом для их вовсе благодать. Летом в городе пивом везде торгуют, в парках, а оне набе­ рут бутылок, сдадут, пива купят, в банку перельют. Бутылки сдадут и завсегда пья­ ные живут. Такой у их получается — веч­ ный двигатель... На бутылки бутылки и опять бутылки. Само ето...» — подытожива­ ет Диоген свои наблюдения, не столько осуждая, сколько одобряя и даже завидуя предприимчивости этих «изобретателей». В ответ же на вопрос собеседника: как вернуть мужика к земле, возродить в нем любовь к крестьянскому труду? — Диоген, не моргнув глазом, заявляет: «...—Машины надо такие, чтоб она все- все делала: пахала, сеяла, полола, убирала, а человек-от только кнопочки сидел нажи­ мал». Ну, а коли машин этих пока еще нет и неизвестно когда они появятся —сиди себе на завалинке в компании с такими же «фи­ лософами» да «дави» бутылку за бутылкой: «само ето». Сколь ни гнусны, ни циничны эти откро­ вения вечно пьяного Диогена, тем не менее именно они и заставляют героя серьезно задуматься и поразмышлять о судьбе ны­ нешней деревни, о ее будущности. Соб­ ственно, добрых две трети повести Н. Нико­ нова и состоят из этих размышлений, нося-