Сибирские огни, 1985, № 8

КРУІТѴГКА ЛѴІТЕРАТНР0ВБДЕН1ЛЕ Владимир Шапошников НИ ВА ЖДЕТ ПАХАРЯ , ИЛИ С Н О В А О «ДЕРЕВЕНСКОЙ ПРО ЗЕ» в последние два-три года в наших тол­ стых журналах появился целый ряд произ­ ведений, сами названия которых («Твердь земная», «Земля жаждет», «Человек на зем­ ле», «Крестьянский сын», «Сенокос у крыль­ ца», «Хлебушко») свидетельствуют о воз­ рождении интереса к теме деревни. Я не оговариваюсь, употребляя именно такое вы­ ражение «возрождение интереса». Потому что тема деревни («деревенская проза», как ее привыкли называть) на рубеже конца 70-х —начала 80-х явно сдала свои некогда прочные позиции, оказалась если не вытес­ ненной, то весьма и весьма потесненной дру­ гими тематическими направлениями — про­ зой производственной, военной, детективно­ приключенческой, исторической... Дискуссии о «деревенской прозе», правда, продолжа­ лись, но скорее по инерции, из уважения, ,так сказать, к ее прошлым заслугам, ибо сами-то деревенские прозаики уже не под­ брасывали в костры этих полемик и споров такие «поленья», какими в 60—70-е годы были произведения В. Шукшина, В. Распу­ тина, Е. Носова, В; Белова, Ф. Абрамова, Б. Можаева... Я бы даже рискнул утвер­ ждать, что последним весомым словом «де­ ревенской прозы» было «Прощание с Ма­ тёрой» В. Распутина. Именно после этой повести с таким многозначительно-символи­ ческим названием вдруг стало ясно, что та «деревенская проза» себя исчерпала, что нива, на которой произросли шукшинские «чудики», абрамовские Пелагея и Алька, беловский Иван Африканович, можаевский Живой и многие другие не менее колорит­ ные фигуры, уже не в состоянии давать из года в год обильные урожаи. Не случайно именно после «Прощания с Матёрой» по­ следовал поток посредственных и откровен­ но слабых вещей, написанных «под Шукши­ на», «под Абрамова», «под Белова», «под Распутина», которые не столько продолжа­ ли традиции «деревенской прозы», сколько порочили их и даже опошляли... А потом наступила пауза — «е слишком длительная, но достаточно красноречивая. Пауза, за ко­ торой чувствовалось не охлаждение к теме деревни, но разумная осторожность, .выжи­ дательность. Признанные мастера «деревен­ ской прозы», видимо, поняв, что глав.ное ими уже сказано, на время замолчали (и большинство из них молчит по сю пору): эпигоны, вовремя одернутые критикой, тоже смолкли... Но жизнь, как известно, не стоит на ме­ сте. Жизнь со всей решительностью потре­ бовала от художников слова опять вер­ нуться к проблемам села, но взглянуть на эти проблемы, вообще на деревню, с точки зрения главного ее преднэзначения — быть производителем сельскохозяйственной про­ дукции. Ведь чего тут скрывать: в той «деревенской прозе» село было все-таки больше местом жительства, чем местом про­ изводства. Героев Шукшина, Распутина, Белова, Можаева, Абрамова мы видели по большей части в своем доме, в кругу семьи, на рыбалке, на охоте, в свадебных застоль­ ях, видели, как они чудят и куролесят, пьянеют и трезвеют, совершают глупости и изрекают мудрые истины... А вот как они трудятся на полях и фермах, косят, сеют, пашут,—это оставалось как бы за кадром, в лучшем случае изображалось эпизоди­ чески. Разумеется, сие вовсе не означало, что перед нами была галерея лежебок и трутней. То, что и Иван Африканович, и старуха Анна, и Алеша Бесконвойный, и Федор Кузькин, и Пелагея есть честные, исконно русские труженики (недаром С. Залыгин назвал героев Шукшина одним метким словом — «человек в кирзовых са­ погах») — подразумевалось само собою, как изначальное условие. Но как бы там ни было, а целый участок жизни, важнейшая