Сибирские огни, 1985, № 7

Но в М аклаково жить судьба не судила. Голодно, есть нечего, а детей, теперь с Ивановыми, уже четверо. Когда самый меньший, Лешка, умер (водянка — опух, во сне задохнулся), продала дом, собрала, что могла, и, отправив подробное письмо Ивану, зимником, на санях, д о ­ бралась до Енисейска, оттуда машиной в Красноярск, а оттуда поездом до Тайги— к родственникам. Б р ат ее родной (тоже Иван) жил в Тайге, племянники, тетки двоюродные. Сама она в родстве всегда путалась, это ее Матвей покойный все знал. «Смотри, мать,— бывало, смеялся. — Раньш е любой Ванюшка сразу мог быть и сыном, и братом, и деве­ рем братниной жене, и шурином сестриному мужу. Раньше женился любой Ванюшка, и все сразу знали — он теперь и муж, и зять, и отец, А сейчас?.. Д альш е первого колена никто никуда не см отрит.. Все сме­ шалось. Кто мы друг другу, и того не знаем .— И, весело прищуривался, рыж.ий -рыжий;— Р а згад ай загадку! Шли одной дорогой; муж с женой, брат с сестрой, шурин с зятем. Сколько их всего было?» Сейчас бы ответила, жизнь многому научила. Но тогда, приехав в Тайгу (одна, с тремя детьми), науку родства начала постигать с самого начала, с самых корней, д а с горьких корней, будто со смертью Матвея судьба от нее совсем отвернулась. А самое, конечно, плохое: дома своего не было, крыши над головой. Снимала углы у случайных людей, напрашивалась к родне: д е т и ! Не для себя жила; и в обмо­ рок упала, встретив в сорок пятом Ивана. Он вернулся хромой, но в медалях, и еще веселей прежнего. А с Иваном пришел и другой Иван — ее .родной брат; и Ивану — брату — сразу выделили большую комнату в казенном деревянном бараке. Неслыханная удача! Там, в этой комнате, они прожили несколько лет вместе — пять мужиков, и она — за ситцевой занавесочкой. А потом праздник кончился. Однажды вечером Иван (брат) привез из Пихтача веснушчатую рябую женщину: «Жена!» Маруся ока залась человеком замечательным (и сейчас к матери наведывается), но сразу все поняли, д аж е меньшой Юрка, что праздник кончился — надо снова подыскивать крышу над головой. Иван (с ним это случалось все чаще) опять запил, а ей и там отказали, и там; правда, встретила как-то кума своего Ефима Шукина. Он послушал ее, потискал в кулаке бороду, глаза скосил: «Ты вот что, Поля. Ты переходи ко мне, я ведь жену похоронил. Уж как-нибудь обживемся. А мужика своего — гони, совсем гони. Вздорный он у тебя мужик, Поля!» З а мужика, за Ивана, она не обиделась — заслужил; но переходить к куму боялась, роДного кума боялась насмерть. Он ведь так и сказал ей: п е р е х о д и , а сам еще и глаза скосил. А она мужиков знала: не было среди них равного и не могло быть среди них равного ее покой­ ному Матвею. Но куда денешься? Перешла. З ан ял а у Ефима крохотную заднюю комнатку, старалась не оста­ ваться наедине с кумом. Если отправляла детей в деревню, куда пере­ брались Маруся с Иваном, Юрку, младшего, всегда оставляла при себе. Вечером Ефим, как часы, приходил в ее комнатенку. Сядет на табурет и молчит или с Юркой заведет разговор. Про обезьян, про исто­ рию человечества — это почему-то Ефима тревожило. Про бога, само собой. Ефим считал себя веруюіцим. Она про себя посмеивалась: чувствует себя Ефим правым, а вот мальчишку не переспорит. Козыри у мальчишки сильней. Ефим — слово, а Юрка — д е с я р слов, да все из книжки, да еще покажет картинку. Книга есть книга, с ней сильно не поспоришь, и Поля радовалась за Юрку, книг не отнимала — пусть вчитывается. «Господи! — молила про себя.— Господи! Хоть Юрку выведи в люди! Господи! Хоть ему дай грамоты и здоровья! Хватит прачек на нашу семью, ты же видишь — всю жизнь мантулю!»