Сибирские огни, 1985, № 7

глаза — чуть навыкате, но не рыбьи, как это чаще всего бывает, а пристальные, сильные, каждому дай бог! А Иван, Юркин отец, в дверь ее толкнулся где-то года через пол­ тора после похорон. Длинный, в шинели до пят, сапогами пол насле­ дил, а никакого внимания: ввалился в дом и сразу на скамью к ней. «Ух! — сказал .— Наході^лся я за день!» — будто его тут ждали . И ведь видит — дом при детях, а сразу полез в карман, трубку вытащил, зады ­ мил, как паровой буксир, и еще ближе к ней на скамье придвинулся. Что, дескать, задумалась? Она отодвинулась, конечно. А он снова придвинулся. «Меня к тебе на квартиру определили,— объяснил и выпыхнул изо рта клуб темного дыма. К ак дьявол.— Я — землемер. Слыхала небось про такое дело?» Иван (так землемера звали) не был ей неприятен, но после Матвея не верилось, что есть на земле мужики. А у нее ведь осталось двое детей, и пустой дом, и делать она ничего особенного не умела, разве что постирушки взять у соседей — малограмотная. После смерти М атвея по­ звал ее в. контору Дюшин, начальник дорстроя, посадил напротив себя; «Вот, Поля. Надо тебя определять к работе. Так Матвей хотел, да и дети у тебя не маленькие — грудью их не прокормишь». Подмигнул сразу двумя глазами, такое у него появилось после болезни — падал с лесов. Почему-то положил перед ней четвертушку бумаги: «А ну, распишись». Она не знала — зачем, но ведь говорит друг Матвея покойного, взяла карандаш , разборчиво, крупно вывела свою фамилию, тогда еще не Зоболева — Купцова. «Грамотная! — поразился Дюшин.— Я тебе дам записку, пойдешь с нею в отдел кадров. Станешь теперь у нас завхозом.» «Да ты что? — перепугалась она,— К акая я грамотная! Только и умею, что эти буквы нарисовать. А завхоз, он и пишет и считает, я с его места пойду прямо в тюрьму. Не этого хотел Матвей. Если помнишь Матвея, дай дело по уму.» «Ну, что тебе по уму?» — заморгал Дюшин. «Полы мыть, сено грести, мало ли...» «Ох, Поля, много ты берешь на себя... — И все же перерешил: — Д авай завтра прямо с утра — будешь убирать подсобные поме­ щения.» Она убирала. Она брала постирушки. Она огородишко свой держ ала в руках. Руки от воды и плохого мыла стали белыми, рыхлыми, пятна пошли по коже; почему же покажется неприятным при такой жизни веселый и знающий землемер? Она ведь знала: ее Матвей простит. Она знала: он, о т т у д а , все видит; и руки ее белые видит, и слезы. А значит, простит. Не может не простить. Иначе —как же? Это она после узнала — в России, где-то под Тулой, осталась у Ивана семья. Он об этой семье слышать не хотел — она от него от­ реклась, но ее, Полю, эта его далекая семья долго мучила — все равно люди живые; а Иван, если напоминали про первую семью, матом нес, вдрызг напивался. А запив, дурить мог — грозился так, что она запи ­ рала все двери-окна. Не от него (его не боялась), от соседей — а как услышат?.. Скандалила, грозила уйти — трудно притирались друг к другу. Война, подлая, помогла. Ивана взяли в первый же день, прямо из конторы; видно, была такая необходимость — к радости Ивана; по- прошаться не успел, увезли. Зато через неделю пришло одно письмо из Новосибирска, а через месяц еще одно — из-за Москвы. Она таких писем никогда не читала, даж е не держала в руках: Матвей жизнь прожил рядом, им переписываться было ни к чему, это смеішно было бы, если бы она письмо написала Матвею. А Иван писал. Все писал подробно, и с подробным обращением к ней — к дорогой Поле; через письма она по-настоящему и поняла Ивана. А поняв, приняла. 94