Сибирские огни, 1985, № 7

ня — присказки. Вот ты бы привела ветеранов ко мне в котельную!..» Но язык придерживал, и ветераны никогда не слышали от него куче­ рявых и непристойных присказок. Ну, а к бабке, к Поле Зоболевой, к лельке, Володька приходил как домой. Она его никогда не одергивала — говори, как привык, что уж природу мучить! «Слышь,— говорил,— лелька! Мать мне приснилась покойная, под­ ружка твоя. Помянуть бы маму Дашу. Нехорошо так-то!» «Ты причину найдешь...»— притворно ворчала мать, но лезла в подпол, находила там для Володьки же припрятанную литровую банку с домашним пивом. Оно у нее получалось прозрачное, как вода —успе­ вало отстаиваться. Это при муже покойном, когда он еще жив был, пиво не успевало отстаиваться. А сейчас прозрачное, как слеза. Она вытирала банку тряпочкой и просила: «Только ты не выпивай всю, а то Томка опять заругается.» «Да ну! — возмущался Володька.— Ты что, побежишь ей. доклады ­ вать! Д а на Томку я и дышать не буду, она сегодня в , ночную смену идет!» И хвастался, отставляя ногу — новые резиновые сапоги! «В них хоть в море! Д авай лопату, лелька, под завалинкой у тебя вода ско­ пилась. Не спустишь — дом смоет.» И шел, и спускал в канаву застоявшуюся под завалинкой воду. Зато, вернувшись, получал право допить пиво. Говорил: «Ты, лелька, меня не хвали. Я сам знаю, что руки у меня золотые. Я сам знаю, что они у меня сильнее, чем мозг.» • И хвалил пиво: «Жгучее! Ж алко, деда нет, лелька. Мы бы с дедом сейчас ой как выпили! Он у тебя был веселый!» Так много прошло дней, так много прошло ночей с тех похорон, а деда, Юркиного отца, в Тайге помнили. Какой бы он ни был при жи з­ ни— помнили. И у матери он часто бывал на памяти, хотя что-то стала она в последнее время путать его с первым своим мужем. Ска­ жут ей: «Веселый он у тебя был!» — а она и не сразу сообразит — о ком это? О Матвее? Об Иване? Вроде как муж у нее всегда был один, только разный. В марте тридцать восьмого в селе Маклаково умер ее первый муж Матвей. Он леж ал поперек узкой железной койки, упираясь коленями в пол (единственная поза, при которой боли были еще терпимы), и старался не стонать. З а три месяца из крепкого тридцатисемилетнего мужика, умевшего любой кусок кожи превратить в нормальную обузь, он превратился в сущий скелет. «Хуже таракана»,— шептал он сам про себя. И все эти три месяца он ни разу не держал в руках ни сво­ его широкого сапожного ножа, ни длинного, с крючком шила, но при матери бодрился, складывал губы в непосильную улыбку, шептал: «Я, Поля, встану! Ты, главное, наготовь дратвы. Работы у меня много, и дратвы мне надо много...» Сердце ее не верило. Не верила потому, что хорошо знала она: такие, как ее рыжий М ат­ вей, не встают. Это пьянчужка Сычев встанет — его лошадь кованым копытом в голову била, а он, хоть бы хны, встал; это конюх Головинский встанет — этой осенью по пьяному делу примерз к скамье волосами, а ничего, встал. А таких, как Матвей, господь старается держать поближе к себе, не дает в жизни задерживаться. Ведь Матвей не как все — не курил, не терпел дыма, водку пробовал только по праздникам, да и то маленькими глотками: «Мне работы хватает для удовольствия!» И, р а ­ боту делая, жену держал при себе, при доме, говорил ей: «Твое дело — дети!» Берег ее, будто предчувствовал, будто смутно предвидел, сколь­ ко ей еще придется взвалить на плечи, когда он, Матвей,^ ничем уже не сможет ей помочь... Фотографию Матвея мать хранила в альбоме. Там хорошо было видно, какой он кудрявый да рыжий, и как похоже его.крупная жилка на виске передалась старшему Пашке, и какие у Матвея были крупные