Сибирские огни, 1985, № 7

Она согласно кивнула: — Н е могу я уже есть,— И отмахнулась от него узенькой и сухой ладошкой , которой только что смела крошки со стола: — Мне лучше поспать. Я плохо одна засып ать стала. Беспокойно мне. — Д а за что беспокойно? — А кто зн ает? ..— вздохнула м а т ь , - Я за все боюсь.— И вдруг оживилась, вспомнила. З а дом боюсь, за огород. Я помню, по осени вот т а к спать легл а, а за окном хорошо слышно — хруп, хруп Ходит кто-то. Заплот, сам видел, переступить у нас нетрудно, после отца никто не заним ал ся заплотом . Вот я и пошла к окну, да как к ри кн у «Вот стрелять буду!» — М ать подняла на Юрия враз засмеявшиеся выцвет­ шие гл а за : — Т ак на грядках аж шум пошел! — Она опять засмеялась и голова у нее зад р ож а л а не от слабости, а от с м е х а ,- Утром сижу на лавочке, а Т аська пошла за хлебом, сразу ко мне. «Поля, дескать ты что, ружье купила?» — «Почему?» — спрашиваю .— «Ну,’’говорят,’ ты стреляла ночью. Грядки , говорят, у тебя хотели почистить». Я говорю- «А вот т ак вот и буду! Моду завели — глядеть в чужой огород!» — И снова засм еялась , мелко, беззлобно.— А ты уехал — я опять заболела. Одной ей всегда становилось нехорошо, а на этот раз, сразу после его отъезда (неделю н а з ад ), она пролеж ала целых два дня. Таська при­ б е ж а л а :' «Ты что? Вчера ходила к Нине Александровне, а сегодня и в магазин не поднимешься?..» М ать отмахивалась, гребенку искала, чтобы не сидеть с распущенными волосами: «Ох, нехорошо мне, Тася| нехорошо...» И рылась в большой коробке, доверху набитой таблетками и порошками. «Черт!..— выругался про себя Юрий.— Уж П ашка с Борькой могли бы чаще ее проведывать. Томск не Новосибирск, электрички бегают чуть ли не круглые сутки...» Это ему из Новосибирска в одну сторону пилить почти пять часов. Д а столько же обратно. А мать уже перешла из кухни в комнату — на диван; в проем ку­ хонной двери, покуривая, Юрий видел ее лицо и чуть выдававшиеся вперед плечи, прикрытые шерстяным платком. Вот отвернись он, вот спроси его: «К ак мать выглядит?» — он, наверное, не сразу бы и нашел нужные слова: старая, прежде всего, старая. Не человек уже, считай, а светлое бесплотное облачко, все еще кутающееся в земные платки. Может, это от волос ее такое впечатление — от длинных, белых (седых, конечно, но все равно белых) волос, а может, от лица — тоже светлого, но густо-густо посеченного желтоватыми узенькими морщинками, а может, такое впечатление шло от глаз ее, сильно высветленных временем, но все еще сохраняющих в своей глубине мутноватую тень давнишней голубизны... Когда она успела так портареть? И как она сумела т ак сохраниться? М ать держится, замечательно в свои восемьдесят; кажется, к сча­ стью, это не предел. Все они такие в Тайге — и мать, и ее подружки. На каждой держится дом, на каждой лежит какое-никакое, но хозяй­ ство, но ни одна из них никогда не ахает, не торопится складывать руки: мало ли — город сманил детей! Сами-то еще на месте! Сами-то не бросят они ни домов своих, ни огородов! Все равно Юрий ощущал смутную, неясную вину. Хотя чем, собственно говоря, виноват он перед Муслимовой или той же Музичихой? — Юра! — позвала мать.— Ты там на порожке сидишь, а ты одетый? — Одетый... — Если уж дверь открыл, накинь что-то на плечи. Ведь жалуешь­ ся — спина болит. А она болит от простуды. — Д а ,— засмеялся он.— Тебя послушать, все в жизни от простуды. — А как ж е,— сказала мать.— У тебя вон и пальтишко ненормаль­ ное, коротенькое, по колени. — Теплынь...