Сибирские огни, 1985, № 7

непризнанные), и приятели эти подтверждали: «Что-то есть... Есть что-то!» Впрочем, отзывы Ирининых гениев дошли до Юрия не сразу — осенью он уходил в большой круиз по Средиземному морю (география, оставленная им, его оставлять не ж е л а л а ). С палубы теплохода «Украина» Юрий Зоболев, теперь журналист, подолгу рассм атривал низкие, выжженные солнцем анатолийские бере­ га, в Греции фотографировался под Львиными воротами в древних, как мир, Микенах, на Родосе пробовал чёрные, красные, желтые и белые вина. В Гераклионе Юрий увидел знаменитый Фестский диск. Иерогли­ фы, так манившие его в -детстве, показались похожими на наивные дет­ ские рисунки; тайна нерасшифрованной до сих пор письменности болью отозвалась в сердце, но уже вечером Юрий спокойно угошал коньяком «Метакса» сдружившегося с ним стармеха. Мир, конечно, стал шире — он видел его теперь от Сибири до Кипра, но мир этот был самой его, Юриной, жизнью несколько искажен, сместились неуловимо линии, он никак не мог разбудить в себе восхищения, печали. Пальмы были как пальмы, но в Стамбуле уже в семь вечера гасили свет — военное поло­ жение. С невидимых во тьме минаретов вопили муэдзины, но он слышал подобное и в Бухаре. На улицах Никосии голубели ооновские каски, и тоской, а не романтикой несло от пробитых снарядами зданий кипр­ ской столицы. К акая уж тут романтика! «Я, И рк а,— рассказывал он, вернувшись,— я, Ирка, хотел даж е письмо написать Георгию Ивановичу. В Афинах ребята отправились в музей Шлимана, а я устроился в парке, под памятником Байрону и не поверишь, накатал страниц пять! Потом, конечно, порвал, выбросил.» «И напрасно,— заметила Ирина, к письмам вообще неравнодуш­ ная.— В такие минуты редко врут, это ценить надо!» «Да ну! — отмахнулся он.— Я написал, а потом подумал: только моих детских обид Георгию Ивановичу сейчас и не хватает! Мама писала мне: нехорошо ему сейчас — Георгию Ивановичу. Ж ена от него ушла. Только сейчас и говорить о романтике!» «Вот, вот! — неприятно усмехнулась Ирина.— Сегодня нам лень написать несколько слов человеку нам интересному, а завтра мы этого человека вообще теряем!» Сама Ирина на записки и на письма никогда не скупилась. Сама говорила: «Эпистолы — мой любимый жанр! Будь моя воля, я бы и га­ зету строила как письма к друзьям и врагам!» Возвращаясь с работы, Юрий не однажды находил Иринины записочки в самых неожиданных местах — над кухонной раковиной, за торшером, даже под подушкой. «Лень позвонить?» — удивлялся он. «Я не люблю говорить с тобой по телефону. Я не люблю говорить с тобой, когда не вижу твое лицо.» — «А разве ты видишь мое лицо, когда пишешь записку?» Ирина изумила его. Ирина сказала: «Вижу...» Но слова ее Юрия не убедили — писать Георгию Ивановичу он все же не стал. Прижился в газете, в газете его приняли. Голова, очистив­ шись от романтического чада, работала, как никогда. Мучило одно: мать оставалась в провинции. Ж ила в Тайге, там же, в своем доме, при своем огороде, вот только — отец Юркин умер, да братья давно перебрались в Томск. П риезж ая к матери, он злился — ну чего ты торчишь в этой дыре? Собирай вещички, поехали! Злился на вечное ее — н е т ! Злился и видел: стареет... Не жалует­ ся мать, не сердится, все копается в своем огороде, но стареет, стареет, стареет... Ирина появлялась у Юрия не каждый день, а если появлялась, то не всегда одна. Приводила неизвестных (конечно, до поры до времени!) поэтов, каких-то іемографов из Академгородка, то вдруг являлся с нею хиппарь, досконально изучивший притом историю российской иконы.