Сибирские огни, 1985, № 6

— Льны в тот год хороши были... цвели — не поле — озеро синее. В ш коле нам говорили: вина таких наших отцов бы л а в е л и к а я , но родина добр а, незлоп ам ятн а, великодушна. Мы , земляночны е дети , зн али это и, романтики отчаянные, хотели совершить подвиг в труде или в бою. В мечтах я видел себя то за ш тур в алом сам о л ет а, то со связкой гран ат, подрывающим враж ески е танки , то р азведчиком , пол- зущим за «языком». Воспитанные тем славным временем , мы д ум али : в нач але молодой жизни долж ен быть подвиг, подвиг — наш д о л г перед м атерью -Родиной , наше прощение. ...Я закуты ваю сь в пл ащ и, л еж а на спине, смотрю , к а к лун а с е ­ ребряным корабликом ныряет в облаке, гонимом ветром . В бору то светлеет, то меркнет, и, наверное, от мерцания этого в пам яти вы св е­ чивается то одно, то другое из земляночной юности моей, звонкой юности страны первых пятилеток, когда ж аж д а подвига носилась в с а ­ мом воздухе. Тогда казалось: нужно лиш ь захотеть, чтобы за в т р а стать песенным танкистом , стахановцем , знам енитым артистом , членом прави тельства. • И, случалось, знаменитости появлялись и на кривых улочк ах наших «ш анхаев», например один богатырь-землекоп , которого привозили с р а ­ боты на легковой машине, ему д аж е продуктовые карточки д а в а л и д в ой ­ ные и звали в га зе тах «человек-экскаватор». Ни в авиацию , ни в танкисты я не попал. Я попал в кав ал ерию , но все потом было: и взорванны е танки , и ночные рейды , и р а зв е д к а боем — все, как у других труж еников войны, где подвиг — к аж ды й п р о ­ житый день, д аж е час. Там , на войне, я впервые н ач ал писать, хотя о писательстве никогда не мечтал и за перо в зял ся потому, что в один прекрасный день решил твердо, что зн аю правду, которой еще никто не знает, а значит, я, и никто другой, об язан поведать ее миру, ч ел о ­ вечеству. Я хорошо помню весь этот длинный день раннего л е т а сорок ч ет­ вертого. В молодой, пронизанный солнцем дубняк д вум я зм еям и - огневками вползли свежеотры тые, ж елты е от глины транш еи , н аш а и немецкая. Они сходились так близко, что немцы р а сс тр ел яли из пулемета нашу кухню, и повар, матерясь, за ты к ал ды рки сучками, что­ бы НС вытек оставішийся суп. Д оц в е т ал а липа, в транш еях бродил теплый ветер, в сл адком его дурм ан е смеш ались запахи меда, глины и усталого солдатского тела . 'А полянки на нейтральной полосе стояли белым -белы : цвела л есн ая ромаш ка. Эти ромашковые полянки нас и р азд ел яли , д а молодые дубки, ошкуренные пулеметными очередями до наготы телесной. Н егустая перестрелка не см олкал а целый день, однако н аступать ни нам, ни немцам не хотелось. Вся н ей тр ал ьн ая полоса бы ла у ты к а ­ на минами, опутана проводами натяж ени я — постарали сь и наши с а п е ­ ры, и немецкие: и мы, и они боялись ночных пластунов с гр ан атам и . Мы все же п о завтракали ; по зав тр ак ав , курили, р а зго н я я пи лот­ ками дым: на дым тож е стреляли, не то чтоб непременно попасть, а так — пугнуть. Окопная жизнь ш ла своим чередом. Кто, сняв нательную рубаху, загорал , кто, переобуваясь, сушил на солнышке портянку, а кому п о л а ­ галось, вел стрельбу, если у немцев чудилось шевеление. Кто-то, т р е н ь ­ кая на трофейной б ал ал айк е, м урлы кая немудрящие страдания,^— сол ­ нышко, медовый ветер, ромашки цвели на лесных полянах.» Был обычный окопный день, то ли девятисотый, то ли девятьсот д вадцаты й мой окопный день,— никто их тогда не считал. — Е-мое! — выдохнул кто-то рядом со мной. Что это?! Что-то двигалось по нейтральной полосе! И зд али видне- лось шевеление травы , и это было жутко: там , между транш еями , ж и ­ вое?! Серенькое, легкое, оно то ли беж ало , то ли, м елькая над травой •летело. Птица? Конечно, птица: не птица давно бы взо р в ал а сь на мине! 80