Сибирские огни, 1985, № 6

нимают многие вопросы, имеющие отноше­ ние и к экономике, и к психологии произ­ водственной жизни, и к нравственно-быто­ вой сфере. Они становятся предметом раз­ мышления и для нас, что придает повести особую остроту и актуальность. Подобная насыщенность самой разнооб­ разной информацией для сегодняшней по­ вести, в общем-то, обычна, как и тенденция к синтезу разных жанровых возможностей и красок. Но конечный результат зависит от- того, насколько этот синтез органичен и соответствует особенностям определенного жизненного материала. Если продолжить сравнение произведений Л. Белая и А. Ткаченко, имеющих немало точек соприкосновения, то можно прийти к выводу, что воздействие на повесть очер­ ково-публицистических жанров благотворно лишь до того момеч.та , пока не вступает в противоречие с ее внутренними законами, ее способностью к «пересозданию» действи­ тельности. I I I Взгляд на повесть как жанр по преиму­ ществу описательно-аналитический (на что указывают подчас даже названия тех или иных произведений; «Провинция», «Линия», «Городской пейзаж» и т. д.) перестает выглядеть бесспорным, как только мы обра­ щаемся к другим ее достаточно известным, хотя сегодня, быть может, и не столь за­ метным, разновидностям. Отнюдь не потеряла своего значения так называемая короткая повесть, более близ­ кая уже не к очерку, а к рассказу или, ско­ рее, к новелле с ее емким, напряженным сюжетом. Таков сюжет «маленькой повести» М. Ро- щина «Шура и Просвирняк» — о столкно­ вении человеческого благородства с подло­ стью и карьеризмом, расцветающими там, где им не оказывают серьезного сопротив­ ления. В повести достаточно быта, причем быта, если так можно выразиться, производствен­ ного (герои — работники службы связи од­ ного из министерств), и всякого рода дос­ товерных жизненных подробностей. Однако все это не выпирает, не разрастается вширь настолько, чтобы затемнить контраст­ ность стимулов, побуждающих персона­ жей к тем или иным нравственно не­ однозначным поступкам. Лорожа прав­ дой жизни, автор не предлагает нам, как нередко бывает, оголенную схему конфликта. Лобротно выписаны фон, вто­ ростепенные лица, их даже многовато, по­ жалуй, для небольшого все-таки произведе­ ния, хотя главные герои, за взаимоотноше­ ниями которых мы следим в первую оче­ редь, выделены четко. То, что антиподом честной и работящей телефонистки Шуры является проныра и приспособленец Просвирняк — понятно. Ме­ нее очевидно, что столь же противоположен ей и мягкий, добрый Ваня по прозвищу Зяблик. Именно на нем пересеклись зримые - и незримые сюжетные связи, потому у по­ вести сложная, двойная развязка. С одной стороны, она завершает коллизию,, которая обозначена заглавием повести, с другой — намечает новую, разомкнутую в будущее, за пределы произведения. Конец — а он, по пословице, делу венец — проясняет скрытое, неявное, то, чему автор вроде бы не придавал серьезного значения; тщетность усилий Шуры уберечь от житей­ ской скверны юного и, как ей представля­ лось, ничем не защищенного Ваню, его пос­ тепенное превращение в расчетливого себя­ любца. Пусть ему самому себе в этом при­ знаться еще трудно, но решающий шаг (су­ дя хотя бы по тому, как Ваня, оказавшись случайно в гостях у Шуры, оценивает недав­ нее прошлое) сделан. «Ваня невольно вспо­ минал опять контору, Митрофаныча, весь их важный дом, похожий на корабль. Шура не ужилась там, а Просвирняк ужился. Вот черт, он забыл спросить, а что же с Арта­ моновым. Что с ним-то сталось?.. А с дру­ гой стороны, какое Ване дело до Артамо­ нова, до всего этого? Он работал теперь в одном большом научном институте, тоже на АТС, и уже закидывал удочки, чтобы остаться потом, после института, там инже­ нером. Бог с ним, с прошлым, с прозвищем Зяблик, даже с Шурой. Все это минуло, не вернется. Зола». Последний эпизод не оставляет сомнений в том, что, хотя герой повести не прочь все предать спасительному забвению, его далм нейшая судьба уже в какой-то мере пред­ определена сделанным им нравственным вы­ бором. Глубина подтекста создается здесь в зна­ чительной мере благодаря несовпадению внутреннего конфликта с внешним, вообще характерному для многих произведений се­ годняшней прозы, но особенно заметному в таком жанре, как короткая повесть. И все-таки это не значит, что повесть данного типа предпо.читает полутона, пренебрегая четкостью психологического рисунка и сю­ жетной завершенностью, когда достигается необходимое равновесие между самооцен­ кой героев и их поступками. В повести В. Алексеева «Прекрасная второгодница», начинающейся с обстоя­ тельной, неторопливой экспозиции, долгое время трудно понять — «кто есть кто». Вполне обыкновенные молодые люди, школьники, дают немало поводов для самых разных суждений на их счет. ,У каждого свои недостатки, но и свои несомненные достоинства и свое представление о жизни, что дает им право считать себя личностями, рассчитывать на понимание, отсутствие ко­ торого в юношеском возрасте переживается всегда особенно болезненно. Они уже сознают, как непросто бывает понять даже и хорошего знакомого, друга, родственника, и теряются подчас от этой сложности. «Не пойму, что ты за чело­ век?» — говорит, обращаясь к подруге, ге­ рой повести Игорь Щутинов. Вопрос его, вполне естественный, вызывает у девушки бурную реакцию. «Глупый вопрос,— быст­ ро ответила Соня.— Для себя я одна, для тебя —другая, для Мартышкина — третья, для мамы— четвертая. И так далее. И все, в том числе и я, видят меня так, как счи­ тают нужным». — Ишь , ты, релятивистка,— возразил Игорь, медленно поворачиваясь,— Есть объективная истина... — Где, в личном деле? Учителя тоже смотрят, как им удобнее; ага, она такая.