Сибирские огни, 1985, № 6

гент во мещанстве» («Сибирские огни», 1985, № 3) критик В. Шапошников. Мне же ка­ жется, что не так плохо, если поставленные в произведении вопросы привлекли внима­ ние, заставив взглянуть на предмет разгово­ ра с какой-то другой стороны. Да и укла­ дывается ли оно в рамки одной, узко взятой темы, допустим, «дачной»? Что ж, у каждого писателя — свои излюб­ ленные повествовательные приемы, свое от­ ношение к сюжету. Можно, как видим, обойтись и без «предельной» ситуации, ком­ пенсируя ее отсутствие чем-либо иным. Ну, например, обращением к герою особого скла­ да — размышляющему, задающему вопросы, умеющему наблюдать. В этом случае пове­ сти, думается, никакая очерковость не страшна, поскольку такой герой способен преодолеть «земное притяжение», направив читательский интерес в нужное русло. При одном, конечно, условии: если его восприя­ тие тех или иных жизненных явлений отли­ чается новизной, пусть даже не совпадая полностью с авторской позицией, как _пра- вило, менее однозначной, учитывающей ре­ альную сложность действительности. С этой точки зрения иные из сегодняшних повестей слишком «традиционны». Они все-таки боль­ ше дополняют или уточняют зафиксирован­ ное литературой на предыдущем этапе, чем открывают .новое, что, кстати, накладывает порой отпечаток и на их художественную структуру. Повесть В. Афонина «Жили-были старик со старухой» — о деревне сегодняшней и по­ слевоенной, об «отцах», ищущих взаимопо­ нимания с «детьми». Преобладает тут нос­ тальгическая интонация, хотя картины про­ шлого, встающие перед мысленным взором рассказчика (вернее, двух рассказчиков, по­ тому что нить повествования переходит по­ очередно от одного героя к другому), от­ нюдь не безоблачны. Но это не просто от­ резок из биографии, а необходимая точка отсчета: с высоты прошлого старшие судят о делах и поступках младших, живущих, как им кажется, чересчур суетливо и не­ прочно. «Все вроде есть — ладу нет»,—говорит старик, удивляясь тому, как не повезло старшим сыновьям: у одного развод; друго­ му жена досталась хотя из местных, но ле­ нивая и чуждая всему деревенскому; тре­ тий, словно перекати-поле, полжизни где-то промыкался, прежде чем окончательно осел в родных краях. В повести есть ряд досто­ верных и точных подробностей, свидетель­ ствующих о том, что тревога стариков за детей не лишена оснований. Однако сама эта коллизия уже порядком примелькалась. Да и способ, посредством которого автор связывает разнородные эпизоды и воспоми­ нания (родители отправляются в путь, что­ бы повидаться со взрослыми, выпавшими из семейного гнезда детьми), принадлежит к числу многократно испытанных. Убедительнее в произведении то, что с традиционной коллизией прямо не связано. Немало дельного, к примеру, в суждениях героев-рассказчиков насчет положения дел на селе, в их раздумьях о старом и новом. И разве не верные слова находят они, гово­ ря об идущем,им на смену поколении? «По­ грамотнее народ пошел, побойчее. Они, вон, в шестнадцать лет паспорта получают, а мы с тобой в конце жизни их увидели, как сюда собрались. В сельсовете в книге запи­ саны были, вот тебе и все. Ищут лучше­ го — это дело ихнее, как говорится. А мож­ но бы и на Шегарке такие условия для жизни создать, чтобы не от нас, а, наобо­ рот, к нам потянулись люди, ехали со всех сторон, оседали. И других за собой звали. Только не похожи наши дети на нас, иные они совсем...» Но линия эта, к сожалению, развития не получила. Возможно, потому, что кругозор «старика со старухой» все-таки ограничен, семейные дела, приусадебное хозяйство — вот, пожалуй, и все, пора настоящей жиз­ ненной активности для них позади. А меж­ ду тем их точка зрения, их голос и ведут повествование... Выбор способа повествования вообще предопределяет многое. В данном случае, вполне уместна, естественна форма рассказа от первого лица, хотя сам ритм повествова­ ния, не имеющего четких контуров, с по­ стоянными переходами от настоящего к прошлому, кажется замедленным, лишенным оттенков, разнообразия. Кто-то, возможно, выведет заключение, что в нем и таится главная слабость повести, недаром, дескать, часто пишут в последнее время о сюжетной, так сказать, недостаточ­ ности текущей прозы. Однако едва ли мы предпочтем те произведения (а их, кстати, тоже довольно, по свидетельству критики), где ощутимо некое несоответствие между развитием действия с помощью тщательно разработанной фабулы и сутью основного конфликта. В центре повести молодого прозаика С. Алексеева «Не поле перейти» — судьба человека, который, пережив ужасы фашист­ ского плена, вернулся домой физически ис­ калеченным, надломленным, да еще столк­ нулся с отчужденностью и недоверием од­ нополчан. Но зачем понадобилось автору строить сюжет по образцу детективного? Ведь это продиктовало и определенную то­ нальность, которая сделала основную кол­ лизию повести в наших глазах психологиче­ ски неясной, размытой. Впрочем, обо всем этом убедительно ска­ зал А. Горшенин в своей недавней статье «О войне невоевавшие» («Сибирские огни», 1985, № 5). Добавлю лишь к этому, что явно служеб­ ной получилась фигура капитана милиции, который пытается осмыслить жизнь покой­ ного, совершенно ее не зная, доверяясь лишь своим смутным догадкам и толкам ок­ ружающих. Но без него какое же может быть дознание, какой поиск истины? И вот следователь комментирует происходящее, присутствует на поминках, оправдывая свое присутствие в произведении фактичес­ ки лишь ролью резонера, а это придает по­ вести налет заданности. Слов нет, фактографизм, нудная описа- тельность, избыток персонажей, не выявля­ ющих себя в действии, поступке, в откры­ том столкновении со злом,— все это лишь вредит произведению, однако не всякая сю­ жетная динамика им противостоит, а толь­ ко та, которая не противоречит внутренней логике жизненного конфликта, правде ха­ рактера.