Сибирские огни, 1985, № 5

в холщовой сумке, где лежали потрепанньщ книжки и тетрадки, сшитые из старых газет суровой дратвой, какой подшивали пимы, и ку­ да утром клали на обед ломоть хлеба, наскребла она крошек, совсем немного, и, зажав их в маленькой, потной ладошке, торопилась домой, раздумывая, на какое бы место высылать крошки, чтобы их заметила ласточка. Понимала девочку разлившаяся в половодье река, понимали ее начинающие зеленеть деревья, понимала ее первая, пробивающаяся на пригорке трава — понимал весь светлый, весенний мир. Не понимала только война. В переулке девочку окликнули: — Маша, погоди-ка... ' Деревенская почтальонка, высокая, худая женщина с брезентовой сумкой, висящей через плечо, большими, остановившимися, как на ико­ не, глазами смотрела на подходившую к ней девочку и толкала правую руку в сумку, в особое отделение, куда откладывала особые письма. По злой судьбе одна из первых похоронок пришла на ее имя, а теперь, отрыдав, она разносила горе по чужим домам. Но, устав от плача и от взглядов, которыми на нее смотрели, она передавала похоронки через родных, через ребятишек. Вот и сейчас. Сунула казенный конверт девочке в руки, пробормо­ тала, чтобы та передала его матери, и заторопилась в другой конец переулка, не оглядываясь, вжав голову в худые плечи, словно боялась, что ее догонят и ударят. Девочка разорвала серый конверт, вытащила оттуда такой же се­ рый листок бумаги. Прочитала, и из разжатого кулачка посыпались на землю крошки черного хлеба, припасенные для ласточки. «Какой мы были бы красивой парой...» Снова мои руки хватают пустоту, пытаясь за что-нибудь уцепиться, хватают и повисают в бессилье. Мы — два конца одной памяти. И снова я вижу, ясно, зримо, огромный плот, уже связанный, стоящий в обской протоке и готовящийся из нее выплыть на большое течение, вижу толстые, скользкие бревна, с ободранным с них корьем, и воду, красную от мелкого крошева этого корья. Крутые, тугие воронки закручивались на узком пространстве между плотом и берегом. Пространство шири­ лось, а вода прибывала. Перла прямо на глазах. Протока поднимала на себе плот, шевелила его, и он начинал длинно, протяжно скрипеть. Одноногий старик Карпов, начальник сплавщиков, вернее сплавщиц, ковылял вдоль берега, хватаясь то за сивую свалявшуюся бороду,, то за голову, то за опояску. Он, тертый калач, хорошо знал, что значат поскрипыванья и потр,ескиванья плота. — Бабы! Там веревку надо, вон к той ветле! Унесет плот-от! Он бы сам перебрался на другой берег протоки, сам бы укрепил веревку, но далеко ли ускачешь на деревяшке по мокрым бревнам? И Карпов кричал бабам, правда, мало надеясь, что откликнутся. Но откликнулись. К воде'поспешила невысокая, стройная фигура. Ни ста­ рый, стеганый пиджак, подпоясанный веревочкой, ни захлюстанный подол юбки, ни тяжелые, разбитые бродни не могли скрыть этой строй­ ности и не могли заставить поблекнуть лицо деревенской красавицы, которая была в самом соку, в самом цвете своего девичества. — Грунька! Одноногий старик закачался на своей деревяшке ей наперерез, еще не зная, что будет делать, но твердо решив остановить ее: плот уже шевелился не на шутку. — Ничо, дедушка, ничо, я на ногу легкая! В одной руке багор, в другой толстая пеньковая веревка. Платок сбился на затылок, и легкий ветерок шевелил мягкие, растрепавшиеся волосы. Такой в последний раз и видели Груню. Она легко побежала по бревнам, стараясь как можно быстрей перебраться на тот берег, а плот шевелился, трещал. Вдруг прорвался 64