Сибирские огни, 1985, № 5

та по-сибирски крепко срубленного дома. Деревня уже знала, что мужики, гонявшие в город плот, вернулись домой, и он, конечно, дога­ дывался, что из широких окон крепкого дома его высматривакьт осле­ пительно синие и лукавые глаза. Потому-то и засунул старую обутку в мешок, потому-то и присел недалеко от доіма, скрываясь за высокой крапивой. Обтер от пыли подошвы босых ног, навернул, достав из мешка, портянки и натянул новые, блестящие сапоги. Были они со скрипом, для этого скрипа сапожники специально под- кладывали между каблуком и стелькой сухую бересту. И пошел, пошел парень гоголем — скрипом, скрипом отзывался каждый шаг, и ближе, ближе с каждым шагом становилось окно, где караулили синие глаза, в которых он давно утонул. Не торопясь, выша­ гивал, с достинством, как большой и серьезный мужик, твердо знающий себе цену. Голову в сторону окна не поворачивал, только глазами косил. А солнце блестело, играло на новых, в аккурат по ноге подобранных сапогах. Распахнулись створки окна, брызнул из них лукавый свет двух огромных глаз, и зазвенел, рассыпался, как серебряная монета по полу, девичий смех. Заливалась Груня, навалившись тугой грудью на подо­ конник. Ох и девка была, ох и девка— оторви да брось, как у нас говорят. Видно ведь, по глазам видно, что люб ей Илья, а вот, поди ж ты, спать не могла спокойно, если не воткнет ему шпильку. Ждала, со­ скучилась, всплакнула даже, а тут — нате вам! — Эй, паря, вместо деда Евсея нанялся?! И снова закатилась звонким смехом. Надо же так ловко поддела. Вот, зараза! И вспомнила! Был в д е ­ ревне дед Евсей, носивший всю жизнь одни-единственные сапоги. З а ­ ворачивал их в дерюжку, брал под мышку и направлялся в церковь, на паперти обувался, отстаивал службу, а выходя, снова разувался и заворачивал сапоги в ту же дерюжку. До последних дней носил, в тех сапогах и в гроб положили. Хотел Илья гордо пройти мимо, не повернув головы, показать своим видом, что не стоят внимания глупые слова, что уши золотом за ­ вешаны и не слышит обидного смеха. Хотел, да не смог. Приросли к земле ноги. Стоял, глуповато хлопая глазами, ловил ими голубой свет, брызгавший из распахнутого настежь окошка, любовался им и, сам то­ го не замечая, широко улыбался. А Груня никак не могла остановиться, словно черт тянул за язык и не давал покою. — Давай разувайся, пофорсил’ в обновке и хватит! Взыграло у парня ретивое. Симпатия-то симпатией, а изгаляться над большим мужиком, которому доверяют плоты гонять, никому не позволено. Полетел мешок с пожитками на землю. — Да я этих сапогов! Надо будет, дюжину куплю! Чуешь-нет?!' Отставил ногу, поставил ее на пяточку, крутнул носком туда-сюда и притопнул. Эх, раз да еще раз! Сапогов мне жалко? Смотри, нисколь не жалею! И чечеткой, чечеткой, вприсяііку, вприсядку посреди улицы, в будний-то день! А плясал он, теперь, говорит тетка, так уж никто не умеет: летал над землей, ловкий и верткий, жилистый парнишка си­ бирской породы. Удалой, баской, как у нас говорят,— нет, не зря имен­ но его высмотрели и выделили синие глаза первой деревенской краса­ вицы. Любовалась Груня пляской Ильи, а потом вдруг заплакала и окошко со стуком захлопнула. Сердце девичье! Порой ни бог, ни само оно не знает, о чем болит и чего ему требуется. За пляску получил тогда Илья хорошую вздрючку от отца — су­ ровый был старик, нравы деревенские соблюдал крепко. Не смеши лю­ дей, не пляши в будний день — на это вечерки и праздники отведены. А я люблю его и за пляску посреди деревенской улицы перед окном первой красавицы. , Примолкнет моя лкзбимая тетка, всхлипнет едва слышно, вытрет покрасневшие глаза, протяжно вздохнет. Я не тороплю ее, куда нам