Сибирские огни, 1985, № 5

Топоровы пристроились на другом конце. — Вы что там ютитесь? — увидал их Николай Константинович.— Давайте сюда, рядышком, сюда, сюда, племянник! Вот, племянничка встретил у вас,— голос его непривычно, по-актерски красиво и тор­ жественно гремел над столом, и все обернулись и смотрели, как Петр с матерью усаживаются за два человека от него. Невозможно было не подчиниться этому голосу, не испытывать удовольствия, что к тебе обращается Александр Невский, профессор Полежаев... А он, наверное, чувствовал себя сразу всеми и вел себя вольно, свободно и всех заражал веселостью, этой радостью общения с ним. — Ну что, пришел в себя, племянничек? Ты скажи мне, что почувст­ вовал, когда маму увидел? — Да порядок, думаю, хорошо,— поднял плечи, ответно узя в улыбке голубые глаза, уставясь в знакомый высокий лоб, Петр,— смотрю — сидит старушечка. — Старушечка! — аінул Черкасов.— Видали, орел, а? Он ведь, я думаю, едва не рехнулся, мамочку да дядю узревши? — И смеялся глазами, всем тонким, худоватым лицом, глядя на командиров, и они смеялись, и от души заливалась мама, словно какая-нибудь девчонка из Петькиного класса. Начались тосты; за победу, за авиацию, за артистов. Артистов было порядочно, но все так и смотрели, так и слушали Николая Кон­ стантиновича. Черкасов! Мало ли любимых артистов? Но Черкасов — глыбища, гора, на которую глянешь — шапка слетает. Он возрождал до жуткого правдоподобия, до осязаемости совершенно разных по ха­ рактеру, делу, внешнему облику людей — Алексей, сын Петра Великого, и профессор Полежаев — неужели за ними один и тот же человек? Как же он это делал? Т е х людей? И будто услыхав его мученье, Черкасов поднялся над столом, чуть откинул голову, произвел неуловимое движение плечом, обвел летчиков взглядом; — А вы идите и скажите всем в чужих краях, что Русь жива. Пусть без страха жалуют к нам в гости!. А кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет! На том стоит и стоять будет Русская земля! — И глаза его, длинные улыбчивые черкасовские глаза, вдруг полыхнули огнем, ужас­ нули непримиримостью. Они смотрели поверх всех, видя им только доступное. И Петька узнал по осанке, по дьявольской воле, по этому устремлению и непреклонности Александра Невского. Все сидели в глухой тишине, в которой что-то продолжало осозна­ ваться, оседать в душах. Но вот черкасовский конец стола опять зашумел. — Д а разно бывало, всяко,— простецки гремел Николай Констан­ тинович,— должны были Ледовое побоище снимать, кадров около двух­ сот. Снять в Москве невозможно, слишком слабый зимний свет. У вас бы снимать, в Сибири,— без всяких ухищрений отсняли бы. Солнце-то! Выезжай и снимай на любом поле. А то на Мосфильме, на Потылихе, засыпали асфальт опилками, нафталином, солью — и снимали летом. Представляете? Солнце палит, жара жуткая, а енег слепит как настоя­ щий. Ходим разваренные, дело не движется. И вдруг приносят «Прав­ ду»: японцы вторглись на озеро Хасан! Нас как ветром подняло — ожесточились, обозлились мужики и— в момент закончили съемки. Вот вам и историческая повесть! Я еще в Ленинграде, в ополчении, произ­ носил перед бойцами эту речь Невского: «Ох, и бил бы я вас, хлестал нещадно, коли бы проболтали вы Ледову сечу!.. Не простила бы Русь ни вам, ни мне маломужества...» Он замолчал и опять в тишине ждали чего-то. — А Полежаев? Вот кого люблю до страсти. Нет, он не в прошлом, он весь устремлен туда, в будущее. Помните речь на заседании Петро­ градского совета? «Господа! Нет, нет, я не-оговорился. Господа своего будущего!..» Бу-удущего!