Сибирские огни, 1985, № 5

прости господи, бела да холена вражья задница. Ведь такого случая может больше и не подвернуться... Уложил Васятка двух пакостников на месте. Третий — его. Но не ушел супостатина, догнала и его Михайлова праведная пуля... Эх, Васятка, Васятка, сынок... «Он затих, закрылись его глаза, а улыбка, по-мальчишески озорная и невинная, потрепетала в уголках губ, но не растворилась, так и за ­ стыла навсегда...» Эти слова о моем сыне я наизусть вызубрил. Моя тебе отеческая благодарность за них. Спасибо и друзьям-товарищам Васятки, что схоронили его как русского солдата честь по чести. Ну а под самый конец я тебе вот что замечу, товарищ писатель. Только ты, прошу, не подумай худого. Нет у меня никакого тебе укора, одна благодарность: прочитал, будто повидал сына своего. А замеча­ ние такое: ты пишешь везде про Васятку — Сапожников, Сапожников, а ведь мы не Сапожниковы, а Карасевы. Я Карасев Андрей Семенович, а Васятка, сын мой, Карасев Василий Андреевич. Понимаю я, все-таки сорок лет минуло, а народу фронтового в твоей голове, поди-ка, тыщи. Всех фамилий, конечно, не упомнишь. Очень даже я тебя ^понимаю. Так ты, когда будешь отдавать свою книжку печатать в другой раз, скажи: переправьте, мол, не Сапожников, а Карасев. Мол,, отец его признал. Ну а если ничего уже сделать нельзя — не горюй. Пущай так и остается. Ведь, говорю, признал же я своего Васятку. Правда, Таньча, дочь, пере­ чит мне, мол, другой это солдат, на нашего Васятку похожий. А я ей говорю: «Каво ты там знала Васятку-то. Еще и в школу не ходила, как он на фронт ушел. А я — отец». Мне отцовское сердце подсказывает: сын это мой. Д а и Наталья тоже... Нет, поначалу, когда я ей сказал, намекнула, что, мол, чудиться мне начинает, но когда я поведал ей все, что ты пишешь, призадумалась крепонько и говорит: «И взаправду все тут Васяткино. Он и есть, только вот фамилия другая». Да что фамилия-то? Пиши хоть Карасев, хоть Сапожников, хоть Иванов-Пет- ров-Сидоров — главное в человеке характер... Правда, ежель поразмыс­ лить хорошенько, так он, характер-то, на всех русских один даден. Потому как мы плоть от плоти матери-России. Но опять же: у наседки сколько их, цыпушек, и все друг дружки копия. Однако ж родительница различает, где кто. Тут, брат, только и разницы, что она мать, а я — отец. Такое вот мое суждение. Ежели что не так — не взыскуй с меня строго. Остаюсь Карасев А. С., отец солдата Василия Карасева, который он же Василий Сапож­ ников. Кемеровская область». Это письмо пришло сегодня. А в серой папке лежали другие, полу­ ченные писателем раньше. Иные были о том же: разные люди из разных мест узнавали в солдате Василии Сапожникове своего мужа, отца, брата, сына. Одни писали об этом с меньшей убежденностью, другие с большей. Было и несколько таких писем, в которых с в^торженной радостью и прощающим укором сообщалось, что Василий Сапожни­ ков в книге погиб, а тот, «с кого .списан ой», жив и поныне. Вот его настоящее имя и адрес... Писателя глубоко трогали в письмах, и боль, и радость опознания, и наивная простота авторов. Однако он еще не решил, что им ответит: нелегкое это дело — гасить в людях затеплившийся огонек надежды. Потому что писатель, истоптавший немало фронтовых дорог, списывал солдата Василия Сапожникова с самого себя. Трубка давно уже погасла, а он все смотрел на листки письма, присланного из Сибири. Слова, приходившие на ум, казались низкими и ничтожными, крикливыми и заносчивыми. И писатель понял: на­ стоящие не придут. Среди всего, что составляет человека, есть такое, что способна понять, оценить и осознать лишь одна твоя совесть...